Ассасин Его Святейшества

Пока длился опрос, я исподтишка оглядывал аварского правителя. Лицо у него было на удивление моложавым, можно даже сказать, немного мальчишеским: кругленьким, щекастым. Цветом, кстати, оно было светлее, чем у остальных находившихся в этом помещении. По возрасту ему можно было дать от тридцати до сорока, и внешность его была на удивление бесприметной: средний рост, среднее сложение… Руки у него оказались небольшими и несколько женственными. Не было при нем и символов царственной власти, помимо разве что шапочки из меха – судя по мягкому блеску, дорогого. От всех остальных его отличало лишь то, что он сидел, а они стояли.

Старший дозорный тем временем запустил руку в мою седельную суму. Из нее он вынул мой денежный пояс и протянул для ознакомления кагану. Тот жестом велел подать ему эту вещь, после чего взвесил ее на руке, сунул палец в проделанную мною прорезь и выковырнул наружу золотую монету. Затем, после паузы, он поднял на меня глаза. И вот тут-то я понял, отчего он зовется каганом. Эти темно-карие глаза были полны такой непререкаемости, такой тяжелой жестокости, что от внезапно нахлынувшего страха волосы у меня встали дыбом. С подобным я прежде не сталкивался.

– Говори, – зловеще прошелестел аварский правитель.

Я потрясенно понял, что он обратился ко мне на франкском, хотя и с сильным акцентом.

– Я… я вез с собой монеты, чтобы переплавить их в утварь, – выдавил я из своей враз пересохшей глотки.

Каган безмолвно взирал на меня, как бы примеряясь. Я поспешил продолжить и сбивчиво зачастил:

– Аварские ремесленники, как известно, славятся своим мастерством…

Но, не успев даже договорить, я понял, что слова мои для этого человека – не более чем бессмысленное журчание ручья. По-франкски он знал лишь считаные фразы, а произнесенное слово использовал сугубо для рисовки перед своими приближенными. Меня прошила догадка, что если я продолжу тараторить, то тем самым заставлю его выглядеть нелепо в глазах подданных. А это непомерный риск. Так что голос мой осекся.

Один из его советников владел франкским и быстро перевел мои слова. Каган, не сводя с меня глаз, чуть приподнял подбородок, а затем резко бросил пояс с деньгами обратно дозорному – тот едва успел метнуться и подхватить его на лету.

После этого правитель заговорил глухим потусторонним голосом, в котором явственно чувствовалась враждебность.

– Великий каган говорит, что ты подлый лжец и сын греха, – перевел советник. – Он говорит, что этим золотом ты, осквернитель могил, собирался заплатить его врагам за козни против него.

– Это не так! – воспротивился я.

Перевести это советник не озаботился.

Каган вернулся вниманием к дозорному, который теперь протягивал ему тоненькую стопку пергаментов, привезенных мною из Падерборна. Я с волнением прикинул, что я мог на них написать. Записей я сделал всего ничего – в основном беглые впечатления о Хринге и попытки установить, где были зарыты аварские сокровища. Остальные страницы были попросту пустыми. Каган взял стопку листов и начал их перебирать. Каждую сторону он изучал с такой мучительной неспешностью, что меня начало пробирать сомнение, умеет ли он читать хотя бы на своем языке, не говоря уже о латыни, на которой я делал свои заметки. Мысленно я себя приободрил: если кто-то начнет переводить кагану латынь, то все написанное мною совершенно безобидно. Так что я немного поуспокоился.

Тут каган перестал листать страницы, и внезапно вся комната застыла в напряжении. Телохранители и советники взирали на своего предводителя с тревожным ожиданием. Каган тем временем разглядывал лист, который держал перед собой, а затем обратил взор на меня. Его круглое щекастое лицо сделалось темным и злым. В нем уже не было никакой моложавости, а лишь тень грозного могущества и готовность сорваться, как волкодав на ягненка.

Он выставил лист так, чтобы я мог видеть написанное, вслед за чем выкрикнул мне в лицо нечто, звучащее суровым обвинением.

– Он говорит, что мы лазутчики, – пробормотал Беортрик, стоящий в полушаге за моей спиной.

На листе были незамысловато прорисованы очертания Хринга и того, что я там увидел. Аварский правитель, хотя и был неграмотен, все же смог узнать очертания своего палисада.

Я тотчас понял, что объяснять причину этих зарисовок бессмысленно. Каган уже выплескивал какие-то новые словеса, причем не надо было знать язык, чтобы понимать: он отдает приказы, не сулящие нам ничего хорошего. Вперед выступила стража, чтобы увести нас прочь из этой комнаты. И тут вмешался Беортрик. Он обратился напрямую к кагану на его родном аварском языке. Тот в это время уже повернулся для разговора с кем-то из советников, который для этого участливо придвинулся к своему вождю. И тут голова правителя дернулась, а слегка раскосые глаза буравчиками впились в саксонца. Он выслушал его, не перебивая, а затем, судя по всему, отдал уже иной приказ. Я это почувствовал по тому, как приослабла железная хватка стражника на моем локте.

– Что произошло? – перебросился я фразой с Беортриком, когда нас, подгоняя тычками, повели обратно в переднюю.