Assassin's Creed. Одиссея

К острову Тира, в древности пострадавшему от извержения вулкана, мы пристали тихим, погожим днем. Море напоминало зеленовато-голубой шелк. В воздухе – ни ветерка. Геродот предложил сопровождать меня к черным горам, но я отказалась. Это путешествие я должна была совершить одна

… точнее, с Икаром на плече. Я обошла вокруг обветшавшего кратера взорвавшегося вулкана. А вдруг утверждения Мелитона о замысловатых письменах, вырезанных на скалах, были всего лишь розыгрышем, дерзкой шуткой? Что может находиться на этом забытом богами острове, кроме пепла и камней?

Я поднялась к вершинам. Целыми днями я бродила по труднопроходимым местам. Однажды передо мной оказалась гладкая скала. Я бы так и прошла мимо, если бы не оперлась о скалу рукой. Пальцы ощутили многочисленные углубления. Я отошла на пару шагов и тогда увидела странные письмена, отбрасывающие едва заметные тени. Возле этой скалы я задержалась на несколько дней, снова и снова всматриваясь в символы. Ночью я тоже смотрела на них в надежде, что они вдруг засияют, как о том рассказывал Мелитон. В одну из ночей они действительно осветились. Часть скалы отодвинулась, открыв потайной вход в недра горы. Я вошла и вот там-то и встретилась с ним. С моим настоящим отцом

.

С легендой по имени Пифагор

.

Со дня его предполагаемой смерти прошло более шестидесяти лет. Его возраст значительно превышал все мыслимые границы человеческой жизни. Но его глаза сверкали жизненной силой, а ум ничуть не утратил прежней остроты. Его слова изменили все. Он показывал мне такое, о чем я не смогла бы рассказать никому… разве что Варнаве. Пусть внешне остров Тира выглядел бесплодным клочком суши, но за каменными вратами скрывались поистине золотые чудеса. Диковинные письмена были лишь началом. Пифагор вручил мне древний посох. В руке посох ощущался столь же необычно, как и мое копье. Пифагор показал мне множество других, не менее впечатляющих чудес. Увы, трагедия словно шла за мной по пятам. Радость нашей встречи оказалась недолгой. В обществе своего настоящего отца я провела всего несколько дней. Блеск в глазах Пифагора начал тускнеть, походка утратила пружинистость, а дыхание сделалось поверхностным. По его словам, так и должно было случиться, поскольку его долголетие зависело от посоха, который теперь принадлежал мне. На третью ночь меня разбудило натужное дыхание Пифагора. У него посинели губы. Я хотела ему помочь и вернуть посох. Пифагор отказался, заявив, что настал его смертный час. Как и Алексиос, он умер у меня на руках.