Ассимиляция

Пол покрыт мертвыми жуками, раздавленными в блестящие изумрудные лепешки, зеленовато-голубым мхом и толстыми плетями плюща, смешавшимися в хаотичное зеленое море. Крапивники и пеночки пробираются через кустарник снаружи, усаживаются на распахнутую оконную раму – окно выходит на пустошь, – потом вспархивают и исчезают. Окно, в которое ты смотрела, поджидая прихода отца, дорога к дому сплошь заросла кустарником и сорняками.

По углам, покрытые толстым слоем пыли и грязи, виднеются консервные банки, проржавевшие, с давно сгнившим содержимым, погрузившиеся в слой земли, проступивший из-под половиц, сожранных насекомыми-древоточцами. Ты испытываешь сожаление и тоску, словно по некому ориентиру, очертания которого теперь замутнены, почти не видны. Экспедиции никогда не рассказывали о том, что здесь жили люди, здесь работали, здесь выпивали, здесь слушали музыку. Люди, жившие в передвижных домиках, в бунгало и на маяках. Нет, лучше не думать о людях, которые здесь жили, о том, что все тут опустело… Но тебе все же хочется, чтобы о них помнили, чтобы поняли, что потеряли, пусть эти потери и невелики.

Пока ты осматриваешься, Уитби стоит неподвижно, словно чужой – или ему хватает такта предоставить это дело тебе, или же он занят какими-то своими размышлениями. Он знает: ты что-то скрываешь от него, недоговариваешь об этом доме. Губы мрачно поджаты, в глазах читается осуждение – естественно ли это, или Зона Икс уже начала его деформировать, настраивать против тебя?

Когда ты вырвалась из башни, убегая от того, что поднималось с такой бешеной скоростью, то увидела, как он заходится в крике, бормочет что-то о том, что на него напали. Но он не мог описать, кто именно, не поделился с тобой, и ты тоже не стала рассказывать о том, что видела, перепрыгивая через последние ступеньки, мчась навстречу свету. Возможно, вы оба решили, что другой не поверит. Возможно, оба вы тогда просто пытались сообразить, что же это было, и больше всего хотели вернуться в нормальный мир.

Ничьих тел в коттедже не оказалось. А ты что думала? Что найдешь их здесь, свернувшихся клубочком, пытавшихся хоть как-то защититься от катастрофы и стремительно меняющегося вокруг мира? О нет, это совсем не в характере мамы. Если было с кем бороться, она бы боролась. Если кто-то нуждался в помощи, она бы помогла. Если был шанс бежать в безопасное место, она бы это сделала. В твоих снах наяву мама всегда держалась, как держишься ты, надеясь на спасение.

Сидя в «Звездных дорожках», царапая заметки на салфетках, ты всегда чувствуешь, что коттедж обладает неким магнетическим притяжением, точно приливы и отливы. Подводное течение утягивает в глубину, желание знать правду подавляет страх. Рокот полуночных волн при высоком приливе, ты помнишь, что из окна твоей комнаты в доме матери в лунном свете ты видела гребни валов, они катили один за другим, выстроившись в линию, отливали синевато металлическим блеском, а между ними – темная вода. Иногда эти ровные линии ломала женская фигура – мать выходила на берег поздно ночью, ей не давали спать мысли, которыми она никогда не делилась, и лица ее не было видно. Словно она уже тогда искала тот же ответ, который теперь ищешь ты.

– Что это за развалины? – снова спрашивает Уитби. – Зачем мы здесь? – Голос предательски дрожит.

Ты не обращаешь внимания. Тебе хочется сказать: «Здесь я выросла», но он и так перенес слишком много стрессов, а тебе придется и дальше иметь дело с Лаури, да и с Южным пределом, когда вернешься. Если вернешься.

«Вот эта заросшая диким виноградом дыра… здесь когда-то была моя комната, – сказала бы ты ему, если бы могла. – Родители мои развелись, когда мне было два года. Отец ушел – был мелким мошенником, – и мама растила меня одна, но каждый год я проводила с отцом зимние каникулы. Пока не осталась с ним уже насовсем, потому что домой возвращаться было нельзя. Он лгал мне о причинах этого до тех пор, пока я не стала постарше, и, наверное, правильно делал. Всю свою жизнь я хотела знать, как бы это было, если бы я вернулась сюда, к этому дому. Что бы почувствовала, что бы стала делать. Иногда даже представляла, что найду какое-то сообщение от мамы, записку, которую она предусмотрительно положила бы в металлическую коробочку или под камень. Нечто, что могло бы послужить мне проводником в этой жизни, какой-то знак. Потому что даже сейчас мне нужно сообщение, нужен знак».

Но здесь, в этом домике, для тебя ничего нет, ничего такого, что ты бы уже не знала, и маяк у тебя за спиной смеется, твердит: «Я же тебе говорил».

– Не волнуйся, скоро отправимся домой, – говоришь ему ты. – Остался только маяк, а потом домой.

Приберегла самое лучшее напоследок. Или самое худшее?.. Как много из детства надо уничтожить или изуродовать, чтобы новые картины начали вытеснять сохраненные в памяти?

И ты быстро проходишь мимо Уитби, не хочешь, чтоб он видел, как тебе больно. Больно и горько от того, что Зона Икс снова обступает тебя со всех сторон.