Ассы – в массы

Теперь же мы понимаем, что односторонняя полемика велась от лица не только сталинского, но и путинского гимна. Таких одиозных фигур было немало, и, понимая, что их паровоз примитивной рифмы давно ушел, всегда высказывались против проявлений всего нового. Григорьев, сорок третьего года рождения, был в расцвете своих сил, и уже тогда они с товарищами успели сделать «Витамин роста», которая тут же стала раритетом и на что и пошла такая реакция со стороны функционеров. И вот на съезде литераторов, редактором как бы сатирической программы «Фитиль» (ныне, спустя пятнадцать лет отсутствия в эфире, реанимированной), были озвучены гневные слова в адрес григорьевского юмора, который, в свою очередь, нормальные литераторы сравнивали с творчеством ОБЭРИУТов, так же склонных к эпатированию публики. Сравнение было, конечно же, лестное для обоих проявлений, но, так или иначе, ключик в виде стишков-страшилок был найден.

И вскоре подобные стишата заполонили не только детские сознания, став как бы фирменным стилем урбанистического фольклора. Причем, некоторые стихи Григорьева уже воспринимались как народные, а народное творчество – как григорьевское.

А когда мы познакомились, все это было в новинку; в литературе, да и не только в литературе, наступил полный коллапс. Люди, как цветы, исчерпавшие свои соки, перестали развиваться. Нужны были новые горшки для пересадки, а их не было. К тому же все эти карликовые растения от искусства, сохраняющие свою природную мощь, еще и обрезались стараниями опытных садоводов от номенклатуры. Почва была абсолютно истощена и любой новый информационный позыв извне воспринимался «на ура». Ныне литература находится на достаточно высоком профессиональном уровне и продолжает развиваться, а тогда этот уровень сознательно принижался и поэтому все, произраставшее в советском саду, принимало причудливые уродливые формы, как в японских садах бонсай.

М.Б. Мне так кажется, что все это – отголоски послевоенных потрясений, когда на генетическом уровне люди помнят, что надо думать прежде чем делать, но не совсем помнят, как именно думать, и что нужно для того, чтобы сделать…

О.К. Совершенно верно. Думалки двадцатых частично были перебиты, а частично поставлены в жесткие рамки выживания как Чуковский – но не без исключений, подтверждающих правила. Пастернак, чего у ж там, – яркий пример такого феномена, послевоенного присутствия мысли в литературном творчестве. Разница в прочтении ощущалась на каком-то первобытном уровне, когда, читая Пастернака, все было ясно и просто, но по прочтении советской литературы не было ясно ничего, потому как авторы сами не понимали, зачем они это пишут. И это явление бездумного движения вперед каким-то образом отразилось на всех послевоенных поколениях. Путь напарывания на занозы. Больно – а что делать? Маршрут такой…

Но, чтобы не сбиваться с мысли… Григорьев был представителем поколения «оттепели», который вырос в относительно щадящей атмосфере, и к восьмидесятым был абсолютно не курируемым со стороны функционеров и строя, со всеми его мощнейшими табу. Поэтому его ирония по отношению к действительности, опорочивающая изъяны, имела свой успех и востребованность. При этом стихи, предлагавшиеся как детские, нравились всем возрастам, потому как были проводниками той светлой «детскости» в мир взрослых людей. Конечно же, он еще и рисовал, и общался со многими представителями питерской творческой среды шестидесятых, начиная с Шемякина, и прочих представителей наследников идей Арефьева, Шварца и многих других довоенных деятелей. Все это перекликалось в его творчестве, особенно когда употреблялся портвейн – и появление всех этих тусовок и кружков было вполне закономерным для обеих столиц. Да и сейчас перетекание из пустого в порожнее происходит и сейчас.

М.Б. При этом закономерными являются перетекания творческих масс из обоих городов, и, наверное, это должно быть увязано с разницей в архитектуре.

О.К. Москва, конечно же, имеет спиральную архитектуру, наподобие ракушки, основанную на древнем методе градостроительства. То есть, это кольцевая оборона, рассчитанная на то, что враг, войдя в город, добирался до центра абсолютно измотанным. Питер же построен по стратегии, которую мы по наивности считаем голландской, а на самом деле все это заимствования с дальнего востока. Голландцы, пребывая в Японии и Китае, заимствовали эту модель «квадрата» или «клеточки». Так что и Киото, и Амстердам, и Нью-Йорк, и Санкт-Петербург построены по принципу пересечения прямых улиц. Хотя в этих вопросах заимствования существует обычное заблуждение. Как, например, о том, что японцы привезли в Европу свое искусство и так начался модерн.