Асти Спуманте. Первое дело графини Апраксиной

— Ты неисправима! Ты хоть знаешь, как это будет по-немецки — «прелюбодеяние»?

— Я загляну в словарь.

— Неужели ты не понимаешь, как это будет смешно и непонятно для дубинноголовых немецких следователей, если ты начнешь говорить о подобных вещах и в подобных выражениях на допросе в полиции?

— Я не боюсь показаться смешной.

Каменев громко застонал.

— Ты невыносима!.. А психически ненормальной ты не боишься показаться? Тебя пошлют на экспертизу и в лучшем случае диагностируют тебе психопатический комплекс вины. И потом, Анна, вспомни, разве на допросах в КГБ ты всегда говорила правду?

— Я не говорила им правды, но я и не лгала. Я вообще никогда ни о чем с ними не разговаривала, пользуясь правом обвиняемого не отвечать на вопросы.

— Уголовно-процессуальный кодекс…

— Да. А здесь я буду говорить правду.

— Мой честный и гнусно упрямый Малыш! — Каменев поднес к губам ее руку и поцеловал. — Вот за это-то я и люблю тебя. И все же я против того, чтобы объяснять тупоголовым «полицистам» все сложности и тонкости нашего любовного треугольника.

— Не такие уж они тупоголовые, это ты, Костя, Фейхтвангера начитался. Баварцы медленно запрягают, медленно ездят, зато всегда прибывают в намеченное место в указанный срок. В отличие от нас, русских.

— Но твое умение закусить удила и мчаться во весь опор может нас на полном ходу сбросить в канаву. В грязную канаву, Анна. И наша любовь станет темой эмигрантских сплетен и немецких пересудов типа «Ах, эти русские!».

— Тут ты, наверное, прав… Так что же нам делать, Костя? Может, мне просто куда-нибудь уехать на время, пока меня еще не вызывали в полицию?

— Это было бы самое лучшее. Если ты понадобишься всерьез — тебя найдут без труда. Но зато тебя не станут допрашивать просто так, для ровного счета. Сейчас, пока тебя еще не вызывали, ты вправе ехать куда угодно, и надо этим воспользоваться: это не будет расценено, как попытка уйти от допроса. Ты уедешь, а тем временем следствие установит, что это было самоубийство, я похороню бедную мою Наташу, а потом дам тебе знать. Но не сразу, хорошо? Какое-то время мне еще надо будет побыть одному.

— Я понимаю.

— Почему бы тебе не отправиться отдохнуть в Париж или в Италию?

— А деньги, Костя?

— Ах да! У меня тоже, как назло, нет сейчас никаких свободных денег. А впереди еще и похороны… Нельзя ли продать что-нибудь из моих картин?

— Сейчас трудно продавать картины, ты же знаешь — инфляция… Сегодня ко мне приходила одна симпатичная старая ведьма, русская графиня, но вид у этой графини был какой-то слегка полоумный, так что я не очень на нее рассчитываю. Но если она придет еще раз, я предложу ей Юрия Галецкого.

— А почему бы тебе не продать одну из моих работ?

— Но Галецкий недавно вернулся в Россию, и теперь его работы снова поднялись в цене.

— Ах вот что! А просто взять в банке ссуду ты не можешь?

— Не дадут. Я ведь безработная.

Каменев задумался. Анна допила свой стакан, перевернула его, высыпала подтаявшие кубики льда и стала складывать из них башню.

— Я получил кое-что в Париже, — сказал Каменев после паузы. — Правда сейчас мне понадобятся деньги на… Но уехать из Мюнхена ты должна непременно! Знаешь что? Поезжай-ка ты к Майклу в Вену и побудь у него, пока я тебя не вызову. — Каменев достал бумажник и вынул из него несколько сотенных бумажек. — Вот, возьми, тут немного, но на дорогу и на первое время тебе хватит. А не хватит — займешь у Майкла, я потом ему отдам.

— А ты уверен, что я тебе тут не нужна?

— А кто еще недавно собирался навек расставаться?

— Вечно ты добиваешься своего…

— Да, Малыш, и так будет всегда. И сейчас я хочу, чтобы ты поехала домой, приняла ванну, а потом легла отдохнуть, поставив будильник на девять часов. В десять идет последний поезд на Вену.

— Ты уже и расписание поездов успел посмотреть?

— Да. Я все предусмотрел.

— Спасибо тебе: сейчас я бы и вправду не сумела позаботиться о себе. Отвезти тебя домой?

— Ни в коем случае! Я поеду на метро. До свиданья, дорогая моя.

— Постой! Тебя из Монжерона вызвала полиция?

— Да. Какой-то тип из полиции меня прямо там допрашивал.

— Ажан?

— Не понял.

— Французский полицейский?

— Нет, он приехал специально из Германии. Он-то и посоветовал мне срочно вернуться в Мюнхен самолетом.

— А как же твои картины?

— Не хотелось их снимать до окончания выставки. Не беспокойся, за ними Валентин присмотрит. Он мне их привезет, когда приедет на похороны Натальи.

Рука Анны дрогнула, и башня из ледяных кубиков, которую она так старательно и осторожно выкладывала, рассыпалась.

— Как жутко это звучит — «похороны Натальи»! Да, мне в самом деле лучше сейчас ехать в Вену. Ладно, ты иди, Костенька. Я еще немного посижу, соберусь с мыслями.

— Хорошо, Малыш. А в Вене постарайся ни о чем не думать. Гуляй с ребятишками Майкла, слушай музыку, ходи по музеям и готовь нашу выставку — в такое время полезно заниматься делом. А я буду тебе звонить. На всякий случай не забудь самое главное: ни в каком отеле мы с тобой не были и с Натальей там не встречались.

— Хорошо. Ты позвонишь мне в Вену, если что-то пойдет не так?

— Обязательно позвоню.