Асунта

- Кончено, - сказала она и, строго-печально на него глядя, прибавила: - надо было тебе уехать. Как нарочно.

{72} Пройдя вперед она пересекла переднюю, потом большую гостиную и распахнула дверь в спальню.

Филипп увидал тогда отца лежавшего на постели, со скрещенными на груди руками. Лицо его было спокойно, хотя уже и помечено тенями смерти. В комнате, у стен, было несколько человек, которые до такой степени соответствовали общему траурному виду спальни, что Филипп почти не обратил на них внимания. Старая экономка приблизилась к покойнику и сняла с рукава пушинку. Филипп не знал, что делать? Молиться? Осенить себя крестным знамением? Всякий жест и всякое слово казались ему ненужными, и малейшее нарушение овладевшей им серьезности недопустимым. С другой стороны он опасался, что его печаль, его взволнованность могут стать заметными, чего он не хотел никак. То, что он чувствовал, было слишком лично чтобы стать предметом разговора.

Старая экономка это поняла и, взяв его за руку, тихо сказала:

- Идем.

Они вновь пересекли гостиную и проникли в рабочий кабинет, где сидя в большом кресле главный счетовод читал газету. При виде Филиппа он встал и протянул руку, бормоча соболезнования.

- Господин Опик, - проговорила старушка, - все тебе расскажет. Он как раз был в бюро.

- Ваш покойный отец, - сказал, две секунды помолчав, Опик, - был, в подлинном смысле слова, душой дела. Его уход будет всеми почувствован.

- Как все случилось?

- Совсем неожиданно, внезапно. Мы рассматривали еженедельную ведомость. Он вдруг встал, сделал несколько шагов и упал навзничь. Я позвал на помощь. Мы уложили его на диван и я послал вам телеграмму. Через 2 часа он умер, не придя в себя. Доктор констатировал смерть от кровоизлияния в мозг. Как он пояснил, бессознательное состояние, в таких случаях, может длиться дни и даже недели. Господь избавил вашего батюшку от такого испытания.

- А священника позвали?

- Да, конечно. Но он прибыл вместе с доктором. Я вызвал по телефону Париж, чтобы известить вас лично, но вас уже не было, так как вы ушли тотчас же по получении телеграммы.

- Думаете ли вы, что отец страдал?

- Как это узнать? Всякое сообщение с внешним миром казалось оборванным. Он порывисто дышал и хрипел. Казалось, что он силится, и не может, что-то сказать.

- Все оповещены? - спросил Филипп.

- Да. В первую голову я дал знать вашей супруге и ее отцу.

- Мадлэн, - вставила старушка, - мне сказала, что боится и не придет сюда до твоего приезда. Она тебя ждет.

Она добавила, что благодаря распорядительности господина Опика все формальности уже выполнены, мэрия, бюро похоронных {73 процессий, аббат предупреждены, вынос тела, служба, похороны, - все предусмотрено. Филипп сознался, что дорога его очень утомила и что он хотел бы поскорее домой пообедать и отдохнуть. Его квартира была в самом центре города. Теперь, конечно, предстояло переехать в особняк, где он провел все детство и юность, вплоть до женитьбы. "Раз я буду душой дела..." - подумал он, чуть иронически. Раздался звонок, и донеслись шум шагов и голоса. Дверь распахнулась. Вошел Фердинанд Дюфло, его тесть.

Он был на десять лет старше Франсуа Крозье и назвать его долгую жизнь спокойной и уравновешенной нельзя было никак. После довольно бурного, почти беспутного мальчишества, он и женившись не очень угомонился. Все его манило и мало в чем он себе отказывал. Подчиниться строгим домашним правилам, которые захотела установить его молодая жена, ему было так тягостно, что он не замедлил разрешить себе всякие поиски и всякие вольности. Ему нужно было много денег. У него были большие способности и, много работая, он раздобыл много денег. Ему была нужна независимость. Он ее раздобыл, став домашним тираном. В известном смысле он "поставил большую ставку" и ставку эту выиграл. При этом он не переставал любить свои моторы внутреннего сгорания и ревниво отстаивал права единоличного владельца фабрики. Однако, силы его не были неистощимыми и когда ему пришлось признать, что одной воли, для того, чтобы продолжать такую жизнь, мало, то он и пошел на соединение своего предприятия с предприятием Крозье. Брак Мадлэн с Филиппом, полагал он, будет гарантией его стариковского спокойствия. Ему было семьдесят четыре года, но выглядел он так, точно ему было восемьдесят пять. Память и ясность его мыслей, за последнее время, сдавали, что мешало непрерывной деятельности. Но он продолжал время от времени вмешиваться в разрешение того или иного вопроса, и тогда проницательность его и его властность казались непоколебленными. Филипп все это знал, и когда Дюфло вошел, тотчас насторожился. Немедленное столкновение из-за открывшегося наследства не было исключено. Верный принятому им правилу быть с тестем неизменно почтительным, он заковылял ему навстречу.

- Здравствуй, Филипп. - проговорил старик. - Мне сказали, что ты приехал и я поспешил сюда, чтобы тебя обнять.

- Благодарю, душевно тронут, - ответил Филипп принимая объятие и отвечая тем же.

- Как раз ты был в отсутствии. Не вовремя ты возобновил свои поездки в Париж.