Атака мертвецов

Один раз я и вправду испугался. Когда экспериментировал с замедлителем, переборщил с бертолетовой солью, и вспышка получилась знатная: мне посекло мелкими осколками руки, но главное – рядом стояла колба с гремучей ртутью… Нам повезло.

Ольга не сразу поняла, что могло случиться; но потом увидела моё лицо и догадалась. Близость смерти странно подействовала на неё: она возбудилась неимоверно, и та краткая, но яркая сцена любви до сих пор теребит мои сны…

Это произошло там, где я делал бомбу – в домашней лаборатории Тарарыкина. Он давно не появлялся: уехал читать лекции в Казань. А до этого Олег Михайлович три недели жил в Москве: Министерство внутренних дел привлекло его к расследованию какого-то дела, связанного с боевиками, как специалиста по взрывным устройствам; узнав об этом, я почувствовал даже некий холодок в груди. Странное, мистическое совпадение: он уехал разбираться с бомбами и дал мне возможность распоряжаться оборудованием, чтобы я… изготовил бомбу.

Мы с Ольгой тщательно исследовали холодную захламлённую берлогу, начав с дивана в гостиной и закончив кухонным столом; не тронули лишь холостяцкую постель хозяина.

Думаю, эта квартира поныне помнит наши крики и шалости – быть может, в её жизни больше не случилось подобного приключения.

Наверное, Барский обо всём догадывался: он стал со мной язвителен и холоден; доходило до скандалов.

В марте мы с ним отправились на лыжах через дикий лес к финляндской границе за тайным грузом для партии; в городе уже всё растаяло, но здесь зима ещё была в своём праве. Михаил тропил лыжню; несмотря на глубокий рыхлый снег и двухпудовый мешок за спиной, он шёл размашисто, легко, красиво; широкие плечи его всё удалялись – я не поспевал, хотя тащил вдвое меньше и двигался по уже проторённому пути. Мне не хватало дыхания, жутко болела покалеченная нога; вдобавок запотели очки, задержаться и протереть их не было времени: я боялся, что, остановившись на миг, не смогу вновь заставить себя двигаться.

Михаил злился: мы опаздывали к месту рандеву, где нас ждала подвода, и покрикивал на меня. Помню, был особо трудный «тягун» – затяжной подъём; я еле забрался на вершину и едва не врезался в надменно застывшего Барина; руки и ноги мои тряслись, лёгкие хрипели, как покалеченная в деревенской драке гармошка.

– Давай, Гимназист. Пошевеливайся. Это тебе не украдкой с чужими бабами махаться.

Он развернулся и пошёл широким тренированным шагом; я был настолько уставшим, что не сразу понял смысл его слов. Потом до меня дошло: я рванул следом, но догнал его лишь у станции. Там нас встречали, и объясняться при чужаках было глупо; а позднее – глупо вдвойне.

В тот мартовский день Барский предупредил:

– Центр распорядился начать операцию. Сам Толстый дал добро; теперь опозориться мы не имеем права, иначе свои же… ладно. Словом, или грудь в крестах, или голова в кустах. Поздравляю, друзья.

Ольга зааплодировала и поцеловала Барина; я помрачнел и буркнул:

– Что я должен делать, если операция началась?

– Ты – ничего. Разве что молиться, чтобы бомба сработала как надо. Испытаний-то мы не проводили.

– Разумеется. Как испытывать устройство, если оно всего одно?

– То есть ты не уверен в своей работе? – прищурился Михаил. – Лучше скажи это сейчас: мы откажемся. Это будет страшный позор, но лучше так, чем напрасная гибель. Не твоя: на тебя мне плевать. Товарищей.

– А я тебе уже не товарищ?

– Пока не знаю. Появились, э-э-э, некоторые сомнения в твоей порядочности.

– Какие же? – вспыхнул я. – Говори.

– Мальчики, прекратите.

– А ты не встревай. Это наше дело, мужское. Хотя какой из него мужчина? Сопляк. Цыплёнок.

Я готов был броситься в драку немедленно, несмотря на явную разницу в силе и весе; но тут появился наш Председатель, мрачный дядя, и стало не до петушиных боёв.

– С сегодняшнего дня и до конца операции ваша группа на боевом положении. Ходить только с оружием. Барин, ты свой браунинг ещё не потерял?

– Как можно?

– Валькирия?

– Вы же знаете, у меня «бульдог».

– Значит, осталось оснастить Гимназиста. С этим туго сейчас, оружия мало.

– Мальчику достаточно рогатки, – хмыкнул Барский, – так он в очках, справится ли?

Михаил четыре месяца назад лично видел, как я справляюсь. Едва сдерживаясь, я сказал:

– У меня есть револьвер. Отцовский, морской «галан».

– Действительно, как я мог забыть, – кивнул Председатель, – через два часа всем быть на явке у Царскосельского вокзала. Сидеть в квартире тихо, как мыши. Чтобы никуда, даже к окнам не подходить. Заряд уже там, помещён в музыкальный ящик.

– Куда? – удивился я.

– Куда надо. Увидишь. На месте всё объясню. После приведу исполнителя, проинструктируешь его, как приводить бомбу в боевое положение и запускать взрыватель.

– А когда это произойдёт?

– Слишком много вопросов, – разозлился Председатель, – ваше дело – сидеть и ждать. Всё.

* * *

Я шёл домой и думал, как объяснить тёте Шуре, что буду отсутствовать несколько дней; причём даже неизвестно – сколько.

А если я вовсе не вернусь?