Атака на мозг. Оскал психотронной войны

– Дельфина можно использовать в войне, особенно тайной, как идеального диверсанта. Об этом в одно время очень много рассказывала пресса. Но боевой дельфин – все же животное, и есть большая доля вероятности, что он откажется выполнять стратегическую задачу. К примеру, на нем закрепляется мощнейшая мина или заряд с целью подрыва вражеских судов и подводных лодок. Но существует опасность, что животное может не выполнить приказ, поэтому с 70-х годов при курировании ЦРУ велись разработки по созданию средств управления поведением дельфинов. Этакий дистанционный пульт, за основу яйцеголовые взяли труды Бехтерева. Несмотря на то что однозначного успеха такие исследования не принесли, можно с уверенностью сказать – данное направление позволило нам очень далеко продвинуться в понимании физиологии и мозговой деятельности не только животных, но и человека.

– Скажите, пожалуйста, Бернс, а достигли ли разработчики своих целей? И можно ли утверждать, что сегодня в море курсируют бойцы-дельфины, которые при передаче им определенной команды будут взрывать суда вероятного противника.

– Тут я, пожалуй, промолчу. Но все же, несмотря на морские трагедии в последнее десятилетие, вполне может быть, что именно с помощью таких вот рыбок и были атакованы суда.

– Подождите… – У меня едва рот не открылся; видимо, все же я очень напоминал дебила в этот момент, потому что даже Бернс хмыкнул. Та трагедия, нашумевшая во всем мире, когда в России затонул современнейший атомоход «Курск» с экипажем на борту, до сих пор мной не была забыта. – Скажите, а нет ли у вас предположения, что в этой истории участвовали дельфины?

– Это не я сказал, это сказали вы. У меня информации по данному вопросу нет и не будет. Даже если бы она существовала… то только под несколькими грифами «особо секретно». Впрочем, вы меня уже заговорили, прошу простить, но сколько мог, столько я вам уделил времени.

Я выругался про себя в который раз. Не нравилось мне, когда вот так, на полуслове, люди неожиданно начинали говорить о повальной занятости. Это наводило на размышление, что, действительно, мне удалось напороться на что-то важное. И собеседник старался изо всех сил выйти из игры, так и не раскрыв своих карт. Более сложного расследования, где, на первый взгляд, все очевидно и в то же время все неясно, мне еще не приходилось проводить.

Скрыв разочарование за благодушной улыбкой, я попрощался с Бернсом и вышел из его кабинета. Задумался. Это же настоящая сенсация, если доказать, что атомоход «Курск» атаковали зомбированные дельфины-убийцы! И ведь лучший способ для того, чтобы подобраться к подводной лодке, вряд ли найдешь. Однако я пока не ставил перед собой сверхзадачи. Поэтому, пометив в блокноте эту версию происшедшего, начал размышлять о вещах более насущных. Генное оружие. О нем я услышал впервые, а значит, предстояло опять работать с информацией, помочь разобраться в которой мне могли только специалисты. Уже раздумывая о том, кого бы еще из научного мира осчастливить визитом, я беспечно вышел из дверей офисного здания.

Едва я оказался на улице, как ко мне подошли два человека в полицейской форме.

– Господин Перцефф? – спросили они, и когда я утвердительно кивнул, эти люди, продемонстрировав свои значки, которые, кстати, были настоящими, взяли меня под руки.

– Просим вас проехать с нами и не оказывать сопротивления.

Глава 2.

Кутузка и польза блокнота

Способности человека, насколько учат нас опыт и аналогия, безграничны; нет никакого основания полагать даже какой-нибудь воображаемый предел, на котором остановится человеческий ум.

Бокль

В полицейском участке следователь, розовощекий и улыбчивый мужчина лет сорока, разрешил мне сделать звонок адвокату. До его приезда у меня забрали ноутбук, телефон, даже часы, но оставили моего верного спутника, которому я доверял гораздо больше, чем современным электронным средствам, – блокнот. Конечно, я попросил ручку, но вместо «Паркера» мне вручили какой-то замызганный обломок карандаша и с этим оставили в комнате с зеркалом во всю стену. Я понимал, что это ширма, за которой прячутся наблюдатели, и лишь для меня стекло зеркальное, а для них – прозрачное.

Впрочем, мне было плевать на всех полицейских в мире. Я ведь знал, что не сделал ничего предосудительного, а обвинения в «доведении до самоубийства» выглядели бы нелепыми даже из уст следователя, но до приезда адвоката и допроса в его присутствии меня вряд ли кто-то выпустит из этой камеры. В том, что выпустят, я не сомневался. Главным доказательством моей невиновности была запись нашего разговора с Гроувером вплоть до прощальных слов.

В очередной раз я убедился, что неписаные законы журналистики, выработанные за десятилетия, да что десятилетия, столетия существования этой профессии, не подвели.