Атаман

Буйвид с ответом замешкался, но зато послание его резко контрастировало с тем, что сообщали другие: полковник не верил братьям. «Лживые, двурушные, с душою предателей, — написал он, — на Россию им наплевать. Главное для них — чтобы собственная мошна не оскудела. А народ, люди разные, людишки — это мошка. Люди существуют для Меркуловых только для того, чтобы угождать. Не верьте братьям, Ваше высокопревосходительство!»

Время шло.

Сообщение Буйвида озадачило атамана. Никогда Таскин не видел его таким озабоченным и растерянным, как в те дни. Из глаз Семенова не исчезало какое-то загнанное животное выражение, и Таскин понимал: Семенов был великолепным рубакой, знал, где у кобылы зад с хвостом и где перед с зубами, мог развалить любого пентюха пополам от ушей до копчика, мог командовать эскадроном и полком, мог беседовать с политиками, не подавая им руки, но когда ему самому надлежало принять политическое решение — терялся. Такими, собственно, в мирную пору оказались многие военные.

Поймав вопросительный взгляд Таскина, атаман пожаловался:

— Голова болит!

— Может быть, коньячку? А? Для расширения сосудов. Головную боль как рукой снимет.

— Нет. Головную боль снимет, но не снимет ничего другого. Мутные от коньяка мозги плохо, кстати, работают.

Нужно было принимать решение — идти во Владивосток или не идти?

— Знаете, как будет по-турецки стакан, Григорий Михайлович?

— Ну?

— Бардак.

— Верно. Бардак. Кругом один бардак.

Через час атаман принял решение — пора отправляться во Владивосток.

Хотя и собрались отправляться туда морем, на всякий случай обсудили, каким еще способом можно добраться до столицы Приморья. Можно по воздуху, аэропланом, но своих аэропланов у Семенова не было, пользоваться чужими опасно — могли запросто посадить на половине пути, где-нибудь в угрюмом месте, среди сопок, и угнать в тайгу — врагов у атамана более чем достаточно, он сам всех их не мог перечислить, поэтому воздушный вариант отпадал.

Еще более опасным был железнодорожный вариант: поезд могли остановить ночью на глухом полустанке — любимый прием китайцев, могли отцепить атаманский вагон или вообще кинуть роту каппелевцев либо пару эскадронов казаков, враждебных Семенову. Взять же с собою пулеметы, чтобы в случае чего отбиться, как это было совсем недавно, атаман не имел права — он находился на чужой территории, в чужом государстве и вынужден был подчиняться чужим законам...

Для путешествия на автомобиле не было хороших дорог, да и долго... долго ехать и верхом, конвой и атаман задницы себе поотбивает так, что потом будет ходить целую неделю враскорячку, а для атамана это — потеря авторитета.

Оставалось море, только море.

В порт-артурской гавани, недалеко от Адмиральской пристани, стояла японская шхуна «Киодо-Мару». Это современное, с хищным пиратским носом судно, приспособленное для быстрого хода, имело молчаливую команду, не привыкшую интересоваться, кто находится у нее на борту, в просторных каютах, отделанных красным деревом. «Киодо-Мару» могла идти и под парусами, и на машинной тяге — универсальная была штучка. Таскин заслал на нее контрразведчиков, чтобы те «промяли» обстановочку» — можно ли на этой шхуне плыть во Владивосток или есть какие-то сомнения?

Контрразведчики вернулись с «Киодо-Мару» довольные:

— Команда от наших дрязг и вообще от политики далека так же, как навозный жук с байкальского огорода от задницы африканского бегемота. Команду интересуют только деньги, а кому служить верой и правдой, им плевать — хоть микаде своему, хоть эфиопскому негусу... Лишь бы платили.

— Значит, готовы обеспечить стопроцентную безопасность?

— Готовы!

К вечеру капитан «Киодо-Мару» получил от казначея семеновского штаба аванс в йенах. Казначей предложил и русские золотые червонцы, которые по-прежнему были в ходу в большинстве стран мира, но капитан от золота отказался.

— Доктору Когану все равно, чем платить — тугриками, лирами, латами, балалайками или динарами с дырками, — сказал казначей и выдал аванс йенами.

Капитан пересчитал деньги и произнес, не меняя мрачного тона:

— Мало!

Казначей покачал головой осуждающе, прохрюкал в кулак: «Однако» — и добавил еще.

Капитан вновь пересчитал деньги, кивнул — на этот раз довольно:

— Через десять минут мы будем готовы выйти в море.

Однако в море вышли через восемь часов, вечером, когда в черной пузырчатой воде начали подслеповато помаргивать отражения звезд. Проходя мимо маяка, капитан включил ревун, и тяжелый тревожный звук сгреб все звезды в одну кучу. Капитан глянул в эту кучу и, поиграв желваками, произнес Л знакомым мрачным тоном:

— Будет шторм.

— Этого еще не хватало, — возмутился Таскин, который плохо переносил штормовую качку, — может, нам повернуть обратно?

— Нет, — твердо произнес атаман, — возвращаться — плохая примета. -

«Киодо-Мару» взяла курс на Владивосток.