Атаман

Утром староста сообщил сельчанам, что решил возводить новый дом — большую пятистенку с высокой, в половину человеческого роста завалинкой и для этого нанял в Гродеково пятерых работников — ловких мужиков: пусть они к весне выберут в лесу сухостойные лиственницы — дерево, как известно, вечное, гниению не поддающееся — срубят их, обработают, вывезут, свяжут венцы, а уже летом, когда грянет настоящее тепло, начнут стройку.

Дом должен быть удобным, широким, разумно спланированным — староста собрался выдавать замуж свою красавицу дочь и при этом ставил условие: новоиспеченный родственник должен переехать жить к нему, в тот самый дом, что будет срублен.

Весть о новых работниках и великих планах Ефима Бычкова обязательно дойдет до ушей Желтолицего Линя, поэтому появление свежих лиц не вызовет вопросов у предводителей хунгузов. Что же касается казачьих коней, то их Ефим глубоко запрячет в конюшне, так что ни один человек, даже из своих, не говоря уже о чужих, не узнает о них.

Главное — чтобы Желтолицый Линь появился побыстрее.

Через два дня банда Линя с лихим свистом пронеслась по единственной улочке деревни и исчезла в морозном розовом мареве студеного февральского дня.

Семенов наблюдал за хунгузамн из-за занавески и, проводив их долгим изучающим взглядом, озабоченно почесал подбородок:

— Однако к тебе, Ефим Иваныч, не завернули.

Бычков перекрестился:

— Боюсь я их!

На всякий случай Семенов натянул поверх рубахи казачий мундир с офицерскими погонами, людей своих расставил по намеченным точкам. Поскольку он знал, что банда обычно целиком въезжала в просторный двор Ефима, то двоих казаков поставил в сторонке с одной стороны двора, двоих — с другой, старшим в этой дворовой команде назначил Белова.

— Все. Ждем встречи с узкоглазыми, — проговорил он довольно и скомандовал: — Стрелять без промаха. Главного живодера, Линя этого, я беру на себя,

Хунгузы появились лишь в четвертом часу дня, когда на деревню уже начал наползать серый предвечерний сумрак, людей на улице не было видно — попрятались в ожидании хунгузов. Что-то тяжелое, тревожное, пахнущее кровью повисло над деревенскими домами.

Отряд Линя снова проскакал через Сучан-Кневичи, словно бы проверял деревню — нет ли чего опасного, затем развернулся и неспешной рысью двинулся обратно. Семенов, одетый в форму, перетянутый ремнями, при револьвере и сабле, наблюдал за китайцами из-за занавески.

Около ворот Ефима Бычкова Желтолицый Линь остановился:

— Хозяин!

Староста поспешно выскочил из дома, открыл ворота. Линь, пригнувшись, чтобы не задеть головой за перекладину, въехал во двор, бросил поводья подбежавшему Белову, натянувшему на себя лохматый нагольный полушубок.

— А это кто такой?! — спросил у Бычкова Линь. — Вроде бы раньше у тебя такого работника не было.

— Раньше не было, а сейчас есть. Я решил строить новый дом и взял кое-кого к себе на работу. Разве ты не слышал об этом?

— Слышал. — Желтолицый Линь закряхтел, слезая с коня, скосил губы в деланно-горькой усмешке. — Вон ты какой, оказывается, Ефим. А еще другом называешься. Разбогател... Хоромы новые собрался ставить, дочь замуж выдаешь, праздник всей деревне решил устроить, а близкого друга своего обходишь стороной. Обидно это, Ефим, очень обидно. — Желтолицый Линь осуждающе покачал головой.

Белов отвел его лошадь в сторону, повод привязал к длинной, гладко вытертой перекладине коновязи, расстегнул шейный ремень, освобождая уздечку. Лошадь выплюнула шенкеля и оскалила крупные желтые зубы, словно бы понимающе улыбнувшись Белову, тот похлопал ее по морде и скрылся в конюшне.

Все, что надо было узнать, он узнал. Пересчитал хунгузов, въехавших вслед за Желтолицым Линем во двор. Двенадцать человек. Многовато, однако, будет. Но ничего страшного — одолевали в стычках и не столько врагов — справлялись с перевесом куда большим. Разглядел Белов и оружие, что имелось у хунгузов. Вооружение у них было слабенькое, они брали злостью да жестокостью.

— Прошу дорогого гостя пожаловать в дом, — манерно пригласил Линя староста, ухватил его под локоток, согнулся в подобострастном поклоне. — Ты на меня, Линь, не сетуй, не обижайся...

— Это я решу, когда побываю у тебя в доме, — сказал Линь.

— Прошу, прошу... — Староста продолжал подобострастно держать Линя под локоток.

Желтолицый Линь уверенно прошел в дом, сбросил на лавку малахай, расстегнул лисью доху. Неожиданно лицо его подобралось, сделалось жестким, он настороженно оглядел горницу.

Ефим Бычков тем временем проворно выставил на стол бутылку монопольки и блюдо с жареной кровяной колбасой.

— Я тебя, Линь, не обижу.

— Ладно, ладно, — Линь махнул рукой, — если я с тебя обычно брал пятнадцать золотых рублей в месяц и никого в твоей деревне не трогал, то сейчас возьму два раза по пятнадцать.

— Ох, Линь! — староста вздохнул горестно. — Ты хочешь совсем разорить меня. — Он вздохнул вновь. — Выпей для начала стопку, потом другую, закуси, и тогда мы будем решать вопрос о ясаке.

— Думаешь, я добрее стану?

— А вдруг?

— Не стану.

— Тогда я попробую уговорить тебя.