Атаман Устя

Наконецъ разбойничать по дорогамъ, т. е. нападать на прозжихъ, грабить и, если нужно, убивать, — было исключительнымъ занятіемъ двухъ десятковъ молодцовъ, именуемыхъ «сибирными», т. е. изъ тхъ, что побывали уже въ каторг и, ожесточенные вполн, шли на убійство какъ на охоту. Кром того, для всхъ мирныхъ длъ, ходатайствъ и порученій въ город, требовавшихъ ловкости, пронырства и знанія многихъ «ходовъ», имлось два, три человка изъ боле казистыхъ на видъ, умныхъ и грамотныхъ.

Вслдствіе постояннаго отсутствія большинства молодцовъ изъ Яра и середи дня въ поселк бывало не очень оживленно, а въ сумерки, когда наступалъ часъ ужина, становилось совсмъ тихо.

У развалины, часть которой была подновлена и прилажена подъ жилище атамана, было всегда тихо. Изрдка только мордовка Ордунья кропоталась и бранилась визгливо съ кмъ нибудь изъ пришедшихъ къ атаману.

Солнце давно зашло… Алвшій западъ сталъ темнть, лтняя теплая и темная ночь все боле окутывала мглой весь Яръ и бугоръ, на которомъ стояли на половину разрушенныя, будто рваныя стны прежней монашеской обители или прежней сторожевой крпостцы. Наконецъ въ одномъ изъ окошекъ поближе къ высокой башн, со сбитой будто ядрами верхушкой, — засвтился огонекъ. Это была горница атамана, гд онъ проводилъ цлые дни за какимъ-либо занятіемъ. Но чмъ занимался Устя отъ зари до зари, скромно, неслышно, будто втайн отъ всхъ, — никто изъ шайки не зналъ. Предполагать, что атаманъ спитъ по цлымъ днямъ, было нельзя, такъ какъ всякій являвшійся къ нему тотчасъ допускался въ первую горницу, загроможденную рядами награбленнаго товара, и хозяинъ тотчасъ выходилъ всегда сумрачный, неразговорчивый, но бодрый, не съ просонья, а будто оторвавшись отъ дла какого.

Горница, гд засвтился теперь огонекъ, была просторная, съ ярко блыми стнами, недавно вымазанными глиной, и деревянными скамьями вдоль стнъ. Въ одномъ углу стоялъ близъ окна столъ, а возл него шкафъ, гд лежало кой-какое платье и блье. Рядомъ на гвозд армякъ синій съ мдными пуговицами, красный кушакъ и круглая шапочка, грешневикомъ, обмотанная цвтными тесемками и шнурками… На стн противъ оконъ висло самое разнообразное оружіе: турецкіе пистолеты, ружья всхъ калибровъ, сабли, кинжалы и ножы, два отточенныхъ бердыша и даже большой калмыцкій лукъ съ упругой тетивой изъ бычачьей жилы ярко кроваваго цвта, а рядомъ съ лукомъ — сайдакъ со стрлами. Отдльно отъ всего оружія — ради почета — вислъ на стн мушкетонъ съ красивой рзьбой и перламутровой отдлкой по ложу изъ орха.

Для широкаго дула этого заморскаго мушкетона отливалъ себ самъ атаманъ особенныя огромныя пули. Этотъ мушкетонъ былъ любимымъ оружіемъ хозяина и онъ почти не отлучался со двора, не закинувъ его за спину. Вдобавокъ это былъ подарокъ прежняго атамана шайки, стараго Тараса, который кончилъ жизнь странно и загадочно… Этотъ мушкетонъ достался Тарасу посл офицера, начальника команды, посланной изъ Саратова на поимку его шайки.

Офицеръ былъ убитъ, команда частью разбжалась, частью была перебита, а все оружіе досталось въ пользу разбойниковъ. Въ другомъ углу горницы стояла деревянная кровать, покрытая пестрымъ одяломъ, съ красивыми красными расшивками, работы трехъ мордовокъ и въ томъ числ старой Ордуньи.

Въ правомъ углу чернлись три старинные образа, изъ которыхъ одинъ, большой складень, изображалъ страшный судъ.

У стола, гд горла сальная свча, сидлъ, опершись на оба локтя, очень молодой малый, въ блой съ вышивкой рубах, пестрыхъ шароварахъ и высокихъ смазныхъ сапогахъ. Но поверхъ рубахи была надта черная, суконная куртка безрукавка, вся расшитая шелками и обшитая позументомъ, а среди мелкаго узора на плечахъ и на спин сіяли вытканныя золотомъ турецкія буквы вязью.

Передъ молодцомъ лежала большая книга, сильно почернвшая и ветхая. Указкой въ правой рук онъ медленно велъ по строчкамъ и, читая про себя, разбиралъ очевидно съ трудомъ каждое слово. Иногда онъ произносилъ слова вслухъ шопотомъ или громко, но вопросительно, какъ бы не увренный въ точности прочитаннаго и произнесеннаго… Книга мелкой церковной печати былъ псалтирь, переплетенный вмст съ другой книгой, озаглавленной: «Столбъ Вры».

— Хитонъ… произнесъ молодой малый и промолчалъ… Не-ле-л-піе… медленно разобралъ онъ затмъ и снова пріостановился…

Прошло нсколько мгновеній и онъ снова выговорилъ вслухъ, громко, но уже не вопросительно… «Яко тать и разбойникъ!»… Голосъ его, свжій, мягкій, отчасти пвучій, прозвучалъ съ оттнкомъ чувства.

Онъ пересталъ водить указкой по строчкамъ и, глядя мимо книги на столъ, гд лежали щипцы для снимки нагара со свчи, онъ, очевидно, задумался вдругъ невольно и безсознательно.

Посл нсколькихъ минутъ молчанія онъ снова едва слышнымъ шепотомъ произнесъ:

— Яко тать и разбойникъ!.. Да! Слуги дьявола на земл. Лютые, нераскаянные гршники! Жизнь-то недолга. А посл-то… Посл,- гіенна огненная!!.. И онъ вдругъ глубоко вздохнулъ и отъ своего же вздоха будто пришелъ въ себя… Онъ провелъ небольшой блой рукой по глазамъ и по лицу нсколько разъ, будто отгоняя отъ себя неотвязныя, одолвшія думы…