Атаман Войска Донского Платов

Есаул лежит неподвижно, лишь мысли, как птица в силках, мечутся. Чего человеку бояться, коль душа бессмертна? Смерти Степан Алексеевич не боится. Под Дрезденом на шестидесяти шагах били по нему французы батальонным огнем, да и дальше не легче было, — но службу нес, «поступая всегда, как надлежало исправному офицеру». Чего ж бояться ему? Бесчестия… Все проклятый сон перевернул…

Теперь, после восшествия государя Николая Павловича на престол, эполеты с господ офицеров что ни день рвут. Запретил царь по одному чину снимать, «ибо во всех чинах должны быть честные люди, а понижать чином за проступки есть унижать чин, в котором столь же честно служить, как и во всяком». Рвать, так с мясом… Покойник Александр положил, чтоб лица, «кои за гнусные пороки разжалованы в рядовые с лишением дворянского достоинства, без выслуги впредь к производству отнюдь не представлялись». А нынешний и срока выслуги не назвал, сказал туманно: «До выслуги или до заслуги, ибо без отличной службы не можно предусмотреть срок выслуги». А ты поди, выслужись из рядовых, когда тебе за сорок…

Под вечер, когда синева томная залепляет окна, вообще чертовщина в голову лезет. Побег… Мятеж… Разбой на дорогах… Лишь бы не ступить на метеный плац, не рвали бы эполет… Их и рвать-то не будут. Придет собственноручная Его Императорского Величества конфирмация: «Быть по сему», и напишешь: «Объявлено. Подписал разжалованный из есаулов в казаки… такой-то…» Господи!!! И всплывает даже то, о чем… «помер бы Государь, может, прощение б всем вышло…»

Нагревается дымом полая стена[207]

, припекает, кровь приливает к голове; вскакивает есаул, по комнате мечется. «…Лишив чинов, дворянского достоинства, знаков отличия, написать в казаки…» Господи!

Но вот синева густеет, зацветает тусклыми огоньками соседних окон, и вроде бы легче становится Степану Алексеевичу. Отпускает… Заезжает к нему из Аксайской брат двоюродный, Петро Андреевич (в Новочеркасске он по доверенности от вдовы полковницы Мельниковой по делам ходатайствует), говорит вполголоса: «Чего это ты, Степа, залез в нурё и не вылазишь? Прям никакой стал…», а больше молчит понимающе. Сам через такое прошел. Степан Алексеевич пока еще в списке служивых есаулов Войска Донского вторым стоит. Каково с такого бугра падать!

Раньше Лешка Кисляков заходил, родня дальняя…

Собирается Петр Андреевич — редко когда заночует; и остается Степан Алексеевич на всю ночь один. Один. Лишь колокол где-то время отбивает. «Господи, может, пронесет?..» Нет, ясен конец, предельно ясен: «Разжаловать и, если по годам и медицинскому свидетельству годен, командировать на службу без очереди в казачьи полки, на Кавказской линии расположенные». И Бог не поможет. Да и непривычно. После всех кампаний верит есаул Кисляков в себя, в коня да в шашку острую. Какой уж тут Бог?.. Линия не страшна. Последние несколько лет служил Степан Алексеевич на Кубани. Чудный край! Красота неописуемая! Опасность, по-волчьи за рекой таящаяся, дразнит, подсвечивает, будто тончайший слой лака по просохшей краске разливается. И сразу: звезды — ярче, вода — слаще, а воздух… Его ведь пить можно! Нет, не страшно на линии. Казак-черноморец с хохлацкой основательностью у костра расселся: «Черкес… еройский народ. Та й то треба сказать — на отчай шов, боевою ридну землю, свое ридно гниздечко обороняв. Як шо по правди говарить, то его тут правда булла, а не наша…» Эх, казаче! Воевали б по правде, войны бы не было…

Есаул на койке во весь рост вытягивается, рука машинально оглаживает перекинутую через деревянную грядушку[208]

серую шинель с синим воротником. Мысли вновь бегут, толкаются… И вдруг из-под сутолоки слов и бессвязных видений — главное, ослепительно ясное: «Господи, мне ж предела не было! Господи! ВЕРНИ МНЕ МОЛОДОСТЬ!..»

…Захватить весь разбросанный лагерь атакой десяти казачьих полков было невозможно.

Захлестнувшая крайний ряд возов лава раскололась, раздробилась, закрутилась на месте вокруг трех-четырех воронок, где яростно отбивались ошарашенные, но не бросившие оружия французы, и стала откатываться в тень, к роще, поволокла первых пленных, погнала захваченных лошадей.

Французы устояли. Появление казаков в тылу и на фланге поколебало их обращенный к югу фронт, но отступление шло планомерно, а несколько полков, успевших сесть в седло, послали оттеснить казаков в лес и очистить дорогу.