Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна д’Арк»

Боль страшная, режущая обрушилась на левую грудь, Алёна вскрикнула и потеряла сознание.

Кто-то осторожно теребил Алёну за руку.

– Алёна! Алёна, ты меня слышишь.

Алёна с трудом приоткрыла глаза. Кто-то темный, большой навис над ней, заслонив свет.

– Кто ты? – превозмогая боль, приподнялась Алёна.

В полосе света мелькнула белая прядь.

– Олег!

– Тише ты, не дай бог услышит кто… – Стрелец, положив возле Алены тяжелую пищаль, звякнул об что-то железом и наклонился к ней.

– Испей, полегчает.

Запекшимися от крови искусанными губами Алёна припала к посудине: приятно бодрящая влага освежила рот, распухший язык, пересохшее от жгучей жажды горло.

– Как же ты так сплоховала? – покачал головой стрелец. – Боярин-то что зверь, кровушкой людской что водицей умывается и тебя, сердешная, не помилует.

– Ежели казнит без пытки, так то для меня избавление от мук, а ежели еще пытать станут… – Алёна зашлась в кашле, судорожно задергалась, застонала. Сквозь пальцы руки, которой она зажимала рот, проступили темные сгустки крови.

Увидев это, Олег с горечью и состраданием подумал: «Загубили женку. Теперь она не жилица на белом свете, все едино помрет».

– Эх, Алёна, Алёна, – помогая ей сесть, шептал, склонившись к самому ее уху, стрелец, – чего токмо сидела ты с войском в Темникове да на засеках – на Арзамас идти надобно было. Подойди ты к городу, весь посадской люд за тобой пошел бы, да и стрельцы арзамасские в шатости. Долгорукий, опасаясь, что мужики к казакам перейти могут, у городского посада поставил караул из московских стрельцов, а женок и детишек тех мужиков, кои в войске, в заложниках держит. Так-то вот! Но не с тем я пришел к тебе. Помочь тебе вознамерился. Один я тебя отсель не вызволю, а с помощниками дело может сладиться. Ты, поди, ведаешь, где Матвей, он в делах этаких большой дока.

– Ведомо мне, где ноня Мотя, да ни к чему все это. Кругом стрельцы, рейтары, на дорогах заставы стрелецкие…

– Одному ему в Темников не пройти, а вдвоем пройдем. Так где же он? – настаивал на своем Олег.

– Тут недалече, в скиту староверческом, что на гнилом болоте.

– Знаю где, найду. Ты уж потерпи малу толику. А пока на вот, возьми, – протянул он Алёне узел. – Я тут рубаху припас, зипун. Иззябла, поди, вся.

Алёна покачала головой.

– Не чувствую я холода, одна боль во всем теле.

Стрелец еще раз попоил Алёну, помог надеть на изорванное пыткой кровоточащее тело рубаху, укрыл ее зипуном.

– Прощай! Будь в надеже, ослобоним, – ободрил он Алёну. – Ноня воевода в Красную Слободу поехал, значит то, до вечера не вернется, а к вечеру и мы приспеем. Жди!

– Дай-то Бог, – устало проронила Алёна и затихла. То ли сном забылась, то ли сознания лишилась.

Олег заботливо подоткнул полу зипуна ей под бок и поспешил к выходу.

– Ну, как она? – участливо спросил Олега стрелец, охранявший вход в подвал, в который отдельно от остальных повстанцев бросили Алёну.

– Плоха очень, видно, помрет скоро, кровью харкает. Поди, все нутро женке-то отбили. И то сказать, огнем пытали, железом раскаленным жгли. Как она токмо стерпела такое? Ты уж поимей сострадание к женке, как застонет, дай водицы испить.