Атаманы-Кудеяры

После первой песни государь приказал поднести девкам меда хмельного, особенно большой ковш регенту. Вскоре хористки сидели на коленях у гостей и пели вместе с пирующими.

Иван сидел за отдельным столом, пил вино маленькими глотками из большого серебряного кубка и насмешливо смотрел, как его сотрапезники хмелели – кто пускался в пляс, кто горланил песни. Потом начали уходить, сперва выскакивали хористки, за ними исчезали их собутыльники, еще соблюдалось приличие.

Иван встал, приказал Спирьке захватить с собой вина и два кубка, в сопровождении дворецкого прошел в свою комнатку близ трапезной, у дверей которой уже стояла стража. Сюда приглушенно доносились песни пирующих. Вошла барыня с кувшином кваса, Спиридон и дворецкий незаметно исчезли. Мария налила ковш кваса и поднесла Ивану с поклоном:

– Испей, государь.

Иван будто не слыхал, сел на лавку. Барыня несколько секунд стояла с протянутым ковшом, потом бросила взгляд на царя, поставила кувшин и ковш на лавку, вернулась и встала перед ним, сложив руки на груди.

Царь спросил:

– Прокофий плох?

– Дюже плох. На днях соборовать собираемся.

– Афанасия мы вызвали из-под Казани. Днями будет.

Барыня подошла к нему и обняла за плечи. Иван встал, Мария хотела прижаться к нему, но он отстранился.

– Днями, говорю, Афанасий приедет.

– Ну и что?

– Честь надо знать! Хватит, побаловались.

– Что это ты такой совестливый стал? Бывало, не совестился. Напоишь его, а меня – к себе в постель. Иль, может, не было того?

– Было, а теперь не будет. – И вдруг грозно: – Веди к Таиске.

У Марии челюсть отвисла, глаза на лоб полезли, в лице ни кровинки не осталось.

– Ты… ты… Давно надумал? – зашептала она.

– Давно. Когда увидел в мальчишечьем обличии. Веди.

Мария бросилась к нему и зашептала как безумная:

– Нет, нет! Не бывать этому! Ты мой! Никому, никому!! Ее, гордячку, Спирьке отдай. Или вон своим…

– Опомнись, барыня! Кому перечишь?!

– Тебе, государь мой! Тебе, любимый!

Иван схватил ее руку, больно сжал и отстранил от себя. Зашептал свистящим шепотом, не сводя с нее пристального страшного взгляда:

– Говорю, опомнись! – И сильно встряхнул ее. – Я знал, что кто-то из вас заартачится, поэтому Мокрушу прихватил. Не посмотрю, что ты барыня! Мокруша так обработает, месяц спать на животе будешь. Поняла? – И оттолкнул Марию от себя.

Барыня повалилась на пол, запричитала:

– Горе мое горькое! Ведь люблю тебя! На позор пошла! Люди все видят! Для тебя готова все терпеть!..

– Вот и ладно. Терпи. Вставай!

– Только не это! Не прощу разлучнице! Изведу проклятую!

Иван порывисто нагнулся, схватил барыню за плечи и поднял ее. Увидев искаженное злобой лицо и выкатившиеся глаза, Мария замолкла и вдруг почувствовала: что-то кольнуло под левой грудью. И тотчас увидела нож в руке государя.

Иван шипел змеей:

– Машка! Еще слово, Мокрушу звать не буду, сам прикончу. Смирись. Ну! – Нож все сильнее и сильнее врезался в кожу.

Хотела крикнуть: «Убей!», но, взглянув в его глаза, поняла – убьет! Поняла и взмолилась:

– Прости меня, неразумную! Все, все готова сделать, что прикажешь.

– Давно бы так. – Спрятал нож и строго добавил: – А ежели хоть волос упадет с ее головы, засекут тебя плетьми на Пожаре. То воля моя, государева.

Боярыня почувствовала что-то горячее под грудью. Провела рукой – кровь. И она и Иван смотрели на окровавленную руку. Мария тяжело вздохнула и громко сказала:

– Спаси Бог тебя, государь, за науку и за все! Идем.

Тот усмехнулся:

– Вот и ладно. Бери вино и кубки.

В коридоре с лавки встал Спиридон. Иван, проходя, буркнул:

– Не ходи. Спи тут.

Шли слабо освещенными переходами, впереди Мария. В трапезной слышались пьяные голоса. Шарахались от барыни девки. В прихожей на боярской половине дремал дворецкий и Малайка. Дворецкий не проснулся, а Малайка проворно отворил дверь перед барыней, узнав царя, согнулся в низком поклоне.

Мария поднялась по широкой лестнице в девичью светлицу. Постучала. Тишина. Постучала громче. Послышалось шевеление и голос девки. Мария назвала себя, дверь отворилась. За Марией шагнул царь. Девка ойкнула. Мария вытолкнула ее на лестницу.

В неровном свете лампады обычная обстановка девичьей: лавки, ларцы, укладки, пяльцы с вышивками, донца, прялки. В углу – кровать. Иван подошел, поднял полог и долго смотрел на спокойно спящую, раскинувшуюся девушку. Опустил полог и, тихо ступая, вернулся к Марии, прошептал:

– Поставь и уходи.

Она ушла, не забыв поклониться. Иван задвинул дверной засов. Сбросил кафтан, оставшись в зеленой шелковой рубахе. Взялся за нож на поясе, секунду поколебавшись, отстегнул его вместе с ремнем, положил на скамью. Налил кубок вина, одним махом выпил, повременил немного, налил оба кубка, оставив их на скамье, отдернул полог и сел на кровать. Таисия шевельнулась, с улыбкой повернулась и открыла глаза. Несколько секунд недоуменно смотрела на царя, потом рывком отодвинулась в угол, в немом крике прикрыла рот ладонью. Иван, придавая голосу нежность, спросил:

– Чего испугалась, глупая? Радоваться должна. Царь всея Руси пришел справиться о твоем здравии.

– Уйди! Уйди, государь! Ради Бога, уйди! Закричу!