Атлантическая премьера

— примерно пятьдесят. Прочные стальные конструкции, многочисленные, внушительных размеров механизмы, наконец, здоровенная подлодка, стоящая на трех могучих восьмиколесных рельсовых тележках — все это впечатляло. Почему наци оставили здесь лодку, я догадался сразу — она была совершенно непригодна для выхода в море. Должно быть, ее где-то настигли эсминцы союзников и так обработали глубинными бомбами, что она с трудом приползла сюда, в эту тайную гавань. Здесь ее вытащили на ремонт, но сделать это не успели — пришел приказ об эвакуации. Так она и осталась с пробитым и помятым верхним корпусом, примятой — возможно, от таранного удара! — рубкой и погнутыми пулеметами.

Меня беспокоило, что металлический гул от моих шагов по палубе брошенной субмарины привлечет внимание тех, кто находился за воротами эллинга. Поэтому я не стал взбираться на леса и осматривать эту немецкую рухлядь. Вряд ли там осталось что-либо интересное. Я пошел вдоль путей узкоколейки, проложенных справа от широкой колеи, на которой стояли тележки с лодкой. Судя по всему, два или четыре мотовоза при помощи тросов втягивали лодку с подведенными под нее тележками на наклонную плоскость, а затем по рельсам укатывали ее в глубь эллинга. Точно такая же колея шла по другую сторону от корабля.

Пройдя от кормы до носа лодки, немного не доходившего до конца туннеля, я обнаружил, что рельсы узкоколейки идут дальше в глубь горы, в туннель диаметром десять футов. Такой же туннельчик был и слева. Прохромав ярдов двадцать, я пришел к месту, где эти туннели соединялись в один с двухпутной колеей. Когда-то здесь горели лампы, но теперь, естественно, единственным источником света был мой фонарь. Туннель с небольшим уклоном уводил куда-то влево.

Если бы кто-то спросил меня, зачем я иду дальше и дальше, все глубже погружаясь в каменный лабиринт, — я не знал бы, что ответить. Ранец с патронами снова был на моих плечах, я порядком умаялся — ведь наверху, как я прикидывал, уже светало! Но с упрямством, достойным лучшего применения, я все шел и шел по извилистому туннелю и прошел не меньше мили, пока не оказался, наконец, на маленькой подземной станции. Здесь, вероятно, было депо, где стояло в аккуратных, полукруглого сечения боксах восемь законсервированных, но, видимо, вполне исправных мотовозов, а напротив каждого из них, тоже в боксах — по четыре вагонетки с откидными бортами, легко превращавшихся в платформы. Кроме того, в еще одном небольшом боксике находилось две одноместные дрезины оригинальной конструкции, которые приводились в действие педалями.

Я не был бы американцем, если бы считал, что ходить пешком — лучше, чем ездить. Именно поэтому я опять снял ранец с патронными коробками, положил его на багажник дрезины, уселся на удобное сиденье и, поставив ноги на педали, отпустил тормоз. Конечно, многим, наверно, я покажусь сущим балбесом: в таинственной, заброшенной нацистами базе, где к тому же высадились хайдийские главари-диктаторы со своими подручными, которые, разумеется, не дадут мне и микронного шанса выйти отсюда живым — и кататься на дрезине, словно мальчишка! А что делать было, леди и джентльмены? Выход через гору, к вертолету, где ждала меня Марсела, был от меня отрезан. Подводный выход — тоже. Оставалось искать третий, которого, в принципе, не было. Но я этого не знал, а потому надеялся, что штольня с рельсами где-нибудь выходит на поверхность.

От депо две колеи вели в эллинг, а перпендикулярно им шла еще одна двухпутка. В эллинг я пока возвращаться не собирался и потому поехал по неизвестной мне линии. Всегда мечтал о таком аттракционе! Фонарь на моем шлеме пробивал темноту, я крутил педали, едва успевая разглядывать проносившиеся мимо тюбинги. Изредка на них были какие-то надписи на немецком языке, непонятные обозначения белой, красной и черной краской. Примерно через триста ярдов я обнаружил новое разветвление линии. В луче фонаря мелькнула надпись: «Ахтунг!» и череп с костями. Я не успел притормозить, дрезина свернула по стрелке в боковую штольню и, промчавшись под уклон несколько десятков ярдов, сумела остановиться перед стальными воротами. У меня были неплохие шансы расшибить себе башку об эту железку, но все обошлось. Дверь была завинчена на штурвальчик, который охотно повернулся под моими руками, я проехал в дверь пешком. Это было хранилище торпед и мин, аккуратно уложенных на стеллажи, кроме того, здесь лежало несколько десятков ящиков со снарядами для пушек субмарин, а также ящики с толовыми шашками. Тол за сорок лет не только не теряет своей разрушительной силы, но становится очень чувствительным к сотрясениям и ударам. Аккуратно, стараясь лишний раз не кашлять, я убрался из этого опасного места и покатил на дрезине вверх, обратно к стрелке. На сей раз я перевел ее на «главный путь» и поехал прямо.