Атлантида

— Ну, написал? — забираю у него обрывок, сминаю не читая, бросаю через плечо прямо в корзину — вау, трёхочковый! — Ты сделал это в последний раз. И больше никогда не сделаешь. Теперь бери, — подсовываю ему салфетку, — и пиши здесь: «Лес, рыть землю, лисица, полевая мышь». Написал?

— Написал, — говорит мальчишка. Вид у него совершенно ошалелый.

— Вот это ты теперь будешь делать, Ваня. Тебе скажут, что ты должен наснить то-то и то-то. И ты наснишь это. Только это. А не то, что тебе захочется или чего ты испугаешься. Понял?

— Нет, — жалобно говорит Иван Сергеевич Розаров.

— Список литературы у тебя есть?

— Н-нет…

Я пошла в комнату и следующие десять минут возилась с компьютером, распечатывая список. Когда вернулась, Ванька вытягивал шею, будто силясь разглядеть обрывок газеты, который я выбросила в мусорную корзину.

— Держи. Пройдёшься по библиотекам. Только с Фрейда не начинай.

— Ага, — кивнул он и впился в список глазами. Будет стараться. Я неторопливо закурила.

— Всем людям, Ваня, снится только то, чего они хотят, или то, чего они боятся. Любой хоть сколько-нибудь внятный и символичный сон так или иначе сводится либо к тому, либо к другому. Сны некоторых людей формируют нашу реальность. Но желания и страх — это то, что мы не можем контролировать. Мы впускаем их в свои сны, а через сны — в реальность вокруг нас. И хорошо, если мы сильнее хотим, чем боимся. А если боимся, то…

— То оно случится.

Я удивилась, что он меня перебил, но кивнула. Ваня снова сидел на самом краешке стула, жадно глотая мои слова, его руки стискивали распечатку, которую я ему дала. Я подумала — а будет ли он читать всю эту хрень. И, главное, надо ли оно ему.

— Поэтому Снящие, Ваня, — это работа. Мы сним только то, что нам приказано снить. И ничего кроме этого.

— А как же тогда…

Он не задаёт этот вопрос — главный вопрос, который вертится на языке у каждого практиканта и который никто из них не может толком сформулировать. И тут уж только от куратора зависит, как будущий Снящий поймёт всё то, на что мы его обрекаем. Его и самих себя.

— Правило номер один, Ваня, — говорю я медленно и чётко. — Твои сны — они не твои. Они не тебе принадлежат. И ты не должен впускать себя в свои сны. Ни при каких обстоятельствах. Никогда.

— Как же это… — он растерянно моргает, понимая слова, но не понимая сути. — То есть, вы…

— После завершения подготовки ты разучишься бояться и хотеть. Не совсем, конечно, — элементарные инстинкты-то у тебя должны сохраниться. Но людям никогда не снится то, что связано с элементарными инстинктами. Надо хотеть или бояться чего-то очень сильно, чтобы оно тебе приснилось. Так ведь?

— А почему вы курите? — вдруг спросил он.

Я весело вскинула брови.

— Не поняла?

— Если вы ничего не хотите, то почему курите, вы ведь не должны хотеть курить?

Как легко он всё понял. Понял и принял. Или ему это только кажется, как когда-то казалось мне. Хотя я была всё-таки чуть помладше. И только думала, как это здорово — быть богом.

— А почему ты не спрашиваешь, зачем я ем, пью, трахаюсь? — пацан залился краской до самых ушей, от чего его рыжина стала ещё ярче. — У меня никотиновая зависимость. Такие желания — инстинктивные. И, будь уверен, если я увижу мчащийся прямо на меня автомобиль, я заору и отскочу в сторону. Но забуду об этом через минуту. Потому что если не сумею забыть, то рано или поздно мне приснится этот автомобиль, летящий прямо на меня. И тогда…

— Я знал одного мальчика, — проговорил Ваня. Снова перебил, надо же! Смелеет пацан. Идёт на контакт. — Не здесь. В Алупке. У меня тётка там… И он всё время тонул. Постоянно. Глупо так тонул: то в море, то в ванной, даже в раковине раз чуть не захлебнулся, когда кран сорвало… Он мне сказал как-то, что страшно боится воды. И ему всё время снится, что он тонет. Каждую ночь.

— Ясно, — сказала я и всё-таки спросила: — В итоге он утонул?

— Не знаю. Я давно в Алупке не был.

Я кивнула. Если они сверстники, то в Алупке, оказывается, тоже есть по меньшей мере один Снящий, созревший для подготовки. Надо будет Младшему сказать, пусть старшему супервизору сообщит. Мало ли, они могут не знать. Хотя, если Ванька не врёт, случай уже слишком запущенный. Но если нет, и мальчишку завербуют и хорошенько подчистят, это сделает его по-настоящему счастливым. Редкое дело.

— А это можно? Избавиться от… того, чего боишься?

Я тоже это спросила. Да, помню, спросила. Тимур тогда улыбнулся и ответил: «Можно». Он знал, что именно это всегда интересует практикантов. Про избавление от желаний они не спрашивают. Почему-то им это кажется менее значимой потерей, чем потеря страха.

— Можно, — говорю я. — А теперь давай спать.