Атомная бомба

— Потекли трубы, начала замачиваться кладка, пошло зависание и распухание блочков… И тут наступал час ответа: как быстрее ликвидировать аварию и запустить реактор на мощность. Да, старались работать быстро и грамотно. Повторных ошибок уже не допускали. Ну а «тельняшку на груди не рвали», записок «считайте меня коммунистом» не писали — работали и учились. Чувство долга? Было. И примером для нас старшие товарищи. Они вернулись с войны. Генерал-лейтенант Музруков, начальник нашего объекта, сидит в центре зала — ему стул специально поставили! — и наблюдает, как ликвидируют аварию, как блочки вынимают. А ты побежишь что ли?.. У тебя сварщик работает, течь ликвидирует. Разве ты уйдешь домой, хотя смена давно кончилась?.. Нравственность была высокая. Нами руководили люди, которые за чужие спины не прятались. А мы разве хуже?

— Музруков всегда приходил, если было тяжело?

— Непременно! Его дозиметристы выгоняли, но он всегда оставался. Интеллигентно что-то скажет им, те молчок. Ефим Павлович Славский был другого нрава, он и отматерить мог. Но и сам получал в ответ. Попробовал он однажды что-то сказать нашей крановщице, та его так послала, мол, учитель нашелся, что потом Славский ее лет двадцать вспоминал. По-доброму, конечно. Он профессионалов знал и любил… Пример тех, кто прошел войну и для которых авария на реакторе считалась «мелочью», был для нас заразителен. Они не боялись ничего, потому что оторвали Гитлеру голову. И патриотизм наш от них.

Константинов: Тут о Берии часто говорят. Мы не чувствовали его давления. Как будто его и не было! Старшие наши — директора, начальники — наверное, боялись его, но нами владели иные чувства — стремление быстрее и лучше делать свое дело. Такое настроение было даже у заключенных — мне приходилось с ними работать.

— На плутониевом заводе?

— Да. Их привлекали к ремонтным работам, то есть использовали в самых тяжелых условиях. Однако не думайте, что именно мы их посылали на верную смерть. Рядом с ними находились и мы, и директор завода. Пожалуй, наиболее сильное впечатление — не страх, не боязнь, а необычность ситуации.

Бородин: Я заканчивал физико-технический факультет Уральского политехнического института. Я знал, куда еду. Я знал производство. Если реакторщики в основном расчетным путем определяли количество плутония, то на радиохимическом производстве мы имели дело со вполне конкретным продуктом — отделяли сначала «осколки», потом уран и плутоний. В конце концов получали раствор, который затем передавали на следующее производство. Мы знали, сколько в этом ведре миллиграммов плутония или граммов урана. Технология начинается с микрограммов, а тут конечный продукт можно «потрогать руками» и посмотреть на него.

Но с плутонием лучше всего обращать через стекло… На 25-м заводе мы получали раствор плутония с небольшим количеством «осколков», а вот 35-й завод — новый — значительно более совершенный. Уже механизация и автоматизация была, ошибки учтены — тут мы получали двуокись плутония. Это уже килограммы материала, и мы передавали его дальше «по цепочке».

— Я снова спрошу об авариях, потому что именно в эти минуты люди получали огромные дозы?

— На радиохимическом заводе, насколько я знаю, была всего одна самопроизвольная цепная реакция. Пострадал очень серьезно один инженер. К сожалению, такие цепные реакции случались на 20-м заводе, та, где идет работа с металлическим плутонием.

Апенов: Не надо путать самопроизвольную цепную реакцию и ядерную аварию. Последних, к сожалению, было много. К примеру, по проекту все должно быть герметично. Но поначалу вентили стояли с сальниковыми уплотнителями, стеклянные линзы для контроля и так далее. И вдруг сальники не выдерживают, стекла лопаются. Дело в том, что аппаратура работает в условиях сильного облучения, и свойства материалов от этого сильно изменяются. И радиоактивные растворы выбрасывало из аппаратов. При таких ядерных авариях по воздуху были загрязнения, в сотни тысяч раз превышающие нормы, и вся эта «грязь» поступала в легкие людей. Защита была, но она несовершенна. Особенно страдали работники 25-го и 20-го заводов.

Бородин: Плутоний концентрируется в легких. При 40 наноКюри облучение организма в год составляет 15 Бэр. Отсюда и раковые заболевания. У нас многие погибли как раз от них…

Константинов: Я получил лучевую болезнь через год после начала работы. Но других не было, а потому я продолжал заниматься своими приборами и аппаратурой. На какое-то время нас выводили на «чистое производство», но затем мы возвращались.