Ацтек. Поверженные боги

Я обвел взглядом небо из конца в конец — на такой высоте это было возможно — и, достав топаз, разглядел бесчисленные ямы и углубления в заросшей сорняками земле, простиравшейся вдаль по обеим сторонам Дороги Мертвых. Это были выемки и выступы, оставшиеся на месте стоявших здесь когда-то многочисленных даже по сравнению с Теночтитланом жилищ. А потом мое внимание привлекло кое-что еще: далеко внизу расцветали маленькие огни. Неужели мертвый город возвращается к жизни? Однако вскоре я сообразил, что это факелы. С юга приближались две колонны людей. Я ощутил укол досады из-за того, что город уже не принадлежал безраздельно мне, укол совсем мимолетный, ибо прекрасно знал, что сюда из Теночтитлана, Тескоко и других мест нередко прибывают паломники, желающие вознести молитвы и совершить обряды в том месте, где некогда собирались все боги. Такие просители, как правило, становились лагерем на прямоугольном лугу, южнее главной дороги. Считалось, что первоначально там находилась рыночная площадь Теотиуакана и что в этом месте под травой скрыты каменная мостовая и обломки окружавших ее стен.

К тому времени, когда процессия факельщиков приблизилась к предполагаемой площади, уже совсем стемнело, и я получил возможность понаблюдать за мельтешением огней. Одни факельщики остановились, чтобы осветить площадку, другие двигались, устраивая лагерь. Потом, придя к выводу, что до утра никто из паломников дальше в город не отправится, я развернулся лицом к востоку и стал наблюдать за восходом луны. Она была полной и безупречно круглой, как тот удивительный камень Койолшауки в Ацтлане. Когда луна поднялась над зубчатой линией далеких гор, я снова обернулся, чтобы увидеть Теотиуакан в лунном свете. Мягкий ночной ветерок рассеял туман, и многие сооружения в голубовато-белом ночном свете обрели четкие очертания, а на голубую землю легли их резкие черные тени.

Почти все дни и дороги моей жизни были напряженными и изобиловали событиями, досуг же и отдых выпадали мне нечасто. Я полагал, что так оно и будет до самого конца, но сейчас, погрузившись ненадолго в отрешенное созерцание, сумел оценить безмятежность и спокойствие, которые даже подвигли меня на сложение единственного в моей жизни стихотворения. Оно имело мало отношения к действительным событиям или фактам истории и было отчасти навеяно прелестью лунного света, тишиной и спокойствием того места и того времени. Когда строки сложились у меня в голове, я выпрямился на вершине Пирамиды Солнца во весь рост и, обращаясь к пустому городу, прочел:

Когда мир был ничем, кроме вечной ночи,Еще до рождения времени, собрались они —Боги, полные мудрости и всевеликой мощи,Дабы светом впредь наполнялись дни, Здесь…

В Теотиуакане…

— Совсем неплохо, — прозвучал чей-то голос, и я от неожиданности чуть не свалился с пирамиды.

Голос в ночи медленно, словно смакуя, повторил все стихотворение слово за словом, и я узнал, кому он принадлежит. Впоследствии мне доводилось слышать мое маленькое произведение в прочтении других людей, но тогда оно в первый и последний раз прозвучало в исполнении Мотекусомы Шокойцина, юй-тлатоани Кем-Анауака, Чтимого Глашатая Сего Мира.

— Совсем неплохо, — повторил он. — Особенно если учесть, что воители-Орлы никогда не славились поэтическими дарованиями.

— Некоторые из них не отличаются и воинскими, — уныло пробормотал я, поняв, что правитель меня узнал.

— Тебе нет никакой причины пугаться, воитель Микстли, — промолвил Мотекусома без тени гнева или злорадства. — Твои старые помощники взяли на себя вину за неудачу с основанием Йанкуитлана. Разумеется, их казнили, но на этом вопрос закрыт и за тобой никакой вины не числится. Перед тем как принять Цветочную Смерть, твои друзья рассказали мне, что ты добровольно отправился на поиски. Ну что, преуспел?

— Не более чем с Йанкуитланом, мой господин, — ответил я, подавив вздох печали по старым верным друзьям, умершим из-за меня. — Мне только и удалось, что выяснить: никаких легендарных складов ацтеков не существует и никогда не существовало.

Я кратко изложил ему историю своих скитаний, поведав 0 том, как нашел-таки легендарный Ацтлан, и завершив Рассказ фразой, которую повторяли мне многие люди на разных языках. Мотекусома серьезно кивнул и сам повторил эти слова, глядя в ночь, как будто мог видеть перед собой все свои необъятные владения. И в его устах эта фраза прозвучала зловеще, как эпитафия:

— Ацтеки были здесь, но они ничего не принесли с собой, когда появились, и ничего не оставили, когда ушли.

Повисло неловкое молчание, и, чтобы прервать его, я сказал:

— Более двух лет я не имел никаких новостей о Теночтитлане или о Союзе Трех. Смею ли я спросить, владыка Глашатай, как обстоят дела дома?