Ацтек

Я разгорячился от танцев и веселья, вот и решил охладиться. Но мне-то что, на мою долю уже достался благословенный удар костью.

От страшного предчувствия я потерял дар речи. Должно быть, он истолковал мое молчание как непонимание, ибо счел нужным пояснить:

– Ты же сам сказал жрецам, чтобы они делали все, чего требуют боги. Когда ты покинул нас, месяц Тлакаксипе-Уалитцтли уже шел к исходу, а бог еще не явился, чтобы благословить землю перед посевом.

– Ясно, – сказал я, точнее, простонал. Я сразу понял, о чем речь, но судорожно пытался отбросить догадку, заставлявшую мое сердце сжиматься от ужаса, словно в ледяном кулаке.

– Некоторые хотели дождаться твоего возвращения, господин воитель, – продолжал поселенец, очевидно гордясь тем, что имеет возможность рассказать мне об этом первым, – но жрецам пришлось поторопиться. Сам ведь знаешь, ни особых лакомств, чтобы откормить избранника, ни инструментов для исполнения подобающей музыки, – ничего этого у нас не было. Но зато пели мы очень громко и жгли много копали. Ну а поскольку храма для ритуальных соитий здесь тоже нет, жрецы отвели для этого участок травы – вон там, за кустами. Чего-чего, а вот желающих совокупиться с богиней оказалось более чем достаточно: многие проделали это не по одному разу. Все, конечно, сошлись на том, что высшая честь, даже в его отсутствие, подобает вождю, так что сомнений в выборе воплощения божества у нас не было. И вот теперь ты вернулся и сам сможешь увидеть божество, явленное в образе…

На этом его речь и прервалась, ибо я обрушил свой макуауитль на его шею и разрубил шейные позвонки. Бью вскрикнула, солдаты подались вперед, любопытствуя, что случилось. Переселенец постоял, шатаясь, шевеля губами и вроде бы пытаясь что-то сказать, но тут его голова откинулась, рана отверзлась, и оттуда хлынула кровь. Он рухнул к моим ногам.

– Цаа! – в ужасе вскричала Бью. – Что ты делаешь? Зачем? – Молчи, женщина! – рявкнул Сердитый На Всех. Потом он схватил меня за плечо, что, вероятно, и не дало мне рухнуть на землю рядом с покойным, и сказал: – Микстли, может быть, мы еще успеем…

– Нет, – покачал я головой. – Ты же сам слышал, что его благословили костью. Всё было сделано, как требует бог.

– До чего же мне тебя жаль! – промолвил Куаланкуи с хриплым вздохом.

Один из его старинных товарищей взял меня за другую руку и сказал:

– Он выразил наши общие чувства, юный Микстли. Может быть, тебе лучше подождать здесь, а мы сами перейдем реку?

– Нет! Я пока еще командир и сам распоряжусь, что будем делать дальше!

Старик кивнул, потом возвысил голос и крикнул сбившимся в кучку на тропе солдатам:

– Эй, бойцы, слушай мою команду! Развернуться цепью вдоль реки! Шевелись!

– Скажи мне, что случилось? – вскричала Бью, заламывая руки. – Что мы будем сейчас делать?

– Ничего, – словно со стороны услышал я свой собственный голос. – От тебя ничего не требуется, Бью. – Я проглотил ком в горле, поморгал затуманившимися глазами и собрал все силы, чтобы стоять прямо. – Ты ничего не делай, просто оставайся здесь, на этом берегу. И что бы ни творилось за рекой, сколько бы это ни продолжалось, не трогайся с места, пока я не вернусь за тобой.

– Остаться здесь? Одной? С этим? – Она указала на труп. – Вот уж его-то, – сказал я, – бояться как раз нечего. Мерзавцу повезло: ярость ослепила меня, и он обрел незаслуженно легкую смерть.

– Эй, бойцы! – зычно выкрикнул Сердитый На Всех. – Слушай мою команду! Развернутой цепью входим в воду, пересекаем реку вброд и окружаем деревню. Делаем это крадучись, чтобы никто ничего не услышал и не ускользнул. Потом ждите приказа. Микстли, если ты считаешь, что так нужно, тогда идем.

– Да, так нужно, – отозвался я и первым вошел в воду. Ночипа говорила, что будет танцевать для жителей Йанкуитлана – так оно и вышло. Только танец этот был не тем изящным и сдержанным, какой я привык видеть. В алых отблесках костра было видно, что моя дочка, совершенно нагая, скачет и приплясывает, неприлично расставив ноги и размахивая руками с зажатыми в них белыми палочками, которыми то и дело доставалось по голове кому-нибудь из восторженных зрителей, пританцовывавших рядом. Невольно, сам того не желая, я поднес к глазу топаз. На Ночипе было надето лишь ожерелье – то самое, подаренное мною опаловое ожерелье, к которому я каждый год, в день ее рождения, добавлял по камню. Оно увеличилось на восемь опалов – всего лишь столько лет прошло с тех пор, как дочка получила от меня этот подарок. Ее обычно заплетенные в косы волосы были распущены, спутались и висели клочьями. Маленькие груди, так же как и ягодицы, еще не утратили упругости, но между ног, на месте нежной, почти незаметной девичьей тепили находилась дыра. Дыра, из которой торчал болтающийся мужской тепули и свисал трясущийся мешочек ололтин. Белые штуковины, которыми моя дочка размахивала, были ее собственными бедренными костями, только вот руки, сжимавшие их, принадлежали мужчине. А ее собственные, наполовину отсеченные кисти болтались теперь возле его запястий.