Аттила

Первый царь, то есть князь Уннов, Валамир, явился представителем Славянского единства в этой стране и очистил Славянские земли от власти Готов, прогнавши совсем за Дунай непокорных, именно Западных Готов. Не с бесчисленными Калмыцкими или Урало-Чудскими полчищами он выступал в поход, а действовал обычным порядком национальной борьбы, так же, как действовали и Готы, пользуясь больше всего междоусобными распрями своих врагов.

Дальнейшая погоня за Готами привела Славянских князей на старые жилища Готов, в северную Дакию, а потом и за Дунай, поближе к Латинской и к Греческой империям. Аттила, как видели, жил где-то вверху Тейса, под Карпатскими горами, в нынешней восточной Венгрии, которая по нашей летописи издревле была населена Славянами, несомненными потомками древних Языгов. Аттила, стало быть, ничего больше не сделал, как овладел старыми Славянскими землями, где и в его время население пило мед и калмыцкий кумыс, приготовляемый, однако, из ячменя.

В этих обстоятельствах Аттила явился первообразом нашего Святослава, почему-то говорившего, что Переяславец на Дунае (где-то в его устьях) есть середа

его земли.

Кочевник Тавроскиф Святослав во многом напоминает кочевника-Унна Аттилу. Только не те были времена и исторические обстоятельства, и друг Святослава, Грек Калокир, призвавший его на Дунай, вовсе не был похож на друга Аттилы, знаменитого Аэция, точно так же по своим замыслам водившего Уннов воевать на далекий запад.

Как Святослав в отношении к Византии, так и Аттила, в отношении к Латинской и Греческой империям, становится сильным не столько от собственной силы, сколько от смут, происходивших между народностями запада и в самых империях. Быть может, в полках Аттилы находились и чистые кочевники, чистейшие степняки, но по всем сказаниям нигде нельзя заметить, чтобы ядро его войска, главную его силу составляли орды Монголов или тех Калмыцких чудищ, которых так разукрасили на показ читателям Аммиан Марцеллин и Иорнанд.

Надо согласиться, что в своих исследованиях об Уннах западная наука нисколько не отошла от тех заученных баснословных оснований, какие были положены в историю Уннов упомянутыми двумя историками. Поэтому, читая и новейшие сказания об Уннах Амедея Тьерри, невольно думаешь, что читаешь Марцеллина или Иорнанда: так разительно сходство в приемах изложения и повествования и во взглядах на предмет.

Пока здравая и всесторонняя критика не коснулась этого любопытного вопроса, пока обстоятельной истории Уннов, можно сказать, еще вовсе не существует, до тех пор позволительно каждому, сколько-нибудь вникавшему в эту историю, сомневаться в достоверности заученных выводов и решений.

Нам кажется, что Славянство Уннов, руководителей варварского и, главное, языческого движения Европы, которым ознаменовано так называемое великое переселение народов, раскрывается не только в начальной истории этого движения, но особенно в тех отношениях, какие Унны имели к разным племенам европейского населения и к тому же Славянству. Не будем говорить о крепком союзе Аттилы с восточными Готами и Вандалами, о том, что храбрые Германские народы, Квады, Маркоманны, Свевы-Швабы, Франки, Туринги, Бургунды с охотою становились под его знамена,– все это, если б мы признали Уннов за Калмыков и настоящих степняков, какими их описывают древние и новые историки, никак не может быть объяснено простым здравым смыслом, простыми здравыми понятиями, не только о народных, но и о повседневных людских отношениях.