Аттила России

Пока Державин колебался, не зная, на что ему решиться, он имел счастье, или, вернее — несчастье, произвести впечатление на Бодену, «смуглянку-ведьму» своего могущественного покровителя. Цыганка с такой безумной страстью влюбилась в Державина, что ему приходилось призывать на помощь всю силу характера, чтобы не поддаться чарам этой новой жены Пентефрия. А Бодена, со своей стороны, дала себе торжественную клятву, что она во что бы то ни стало сломит целомудрие этого Прекрасного Иосифа.

Тогда сердце Державина было еще свободно, и он противился заигрываниям цыганки только потому, что боялся навлечь на себя неприятности. Но когда ему пришлось увидеть великую княгиню Наталью Алексеевну, он сразу понял, что отныне может жить только ею и только для нее.

— Как она прекрасна! — сказал Державин, задумчиво смотря вслед удалявшейся великой княгине и благословляя случай, давший ему возможность говорить с нею. — Господи Боже мой, жить для нее, служить ей, сделать ее своей музой — какая прекрасная цель жизни! — Он упал на землю и поцеловал то место, где стояла перед тем Наталья Алексеевна. — Божество мое! Мое вдохновение!

Он снова достал записную книжку, уселся под деревом и принялся с лихорадочной быстротой вписывать что-то.

В самый разгар работы к нему тихо подошла какая-то женщина. Это была Бодена, смуглая цыганка. Она приникла к плечу Державина и тихо шепнула:

— Милый Гаврюша, что ты там пишешь?

— Стихи к моему высокому, недостижимому божеству!

— А как зовут твое божество?

— Этого ты никогда не узнаешь, назойливая коза! — ответил Державин, после чего, бросив презрительный взгляд на цыганку, повернулся и ушел.

Бодена долгим взглядом проводила его. Когда он скрылся из вида, она с рыданиями упала на землю и, всхлипывая, пробормотала:

— Я люблю его, а он… он ненавидит меня!

II

Вечером того дня, когда Державин был столь оригинальным образом представлен великой княгине, он появился в великокняжеской приемной как раз в тот момент, когда большие английские часы звонко пробили девять. Его сейчас же приняли. Великая княгиня Наталья Алексеевна встретила его со всей прирожденной грацией и благоволением народившейся симпатии.

— Добро пожаловать, господин Державин, — сказала она ему по-французски. — Мой супруг сейчас появится и присоединится к нам, авось тогда вы сдержите ваше любезное обещание… Или вы не давали никакого обещания? Но мне показалось, будто я прочла в ваших глазах приятное «да»… Словом, надеюсь, что вы прочтете нам что-нибудь из своих произведений, чем доставите нам огромное удовольствие.

— Ваше императорское высочество, я позволил принести с собой несколько безделушек, написанных только что под впечатлением милостивых слов, сказанных мне вашим высочеством в парке… Но это именно «безделушки», недостойные вашего высокого внимания.

— Вы чересчур скромны…

— А я кажусь себе, наоборот, чересчур дерзким, раз осмеливаюсь утруждать ваш слух.

— А скажите, к какому именно роду поэзии чувствуете вы наибольшее тяготение?

— Мне больше всего нравится высоко парящая ода или безмятежно щебечущая любовная песенка.

— Иначе говоря, вы лирик. Ну, а скажите: был ли в России поэт, похожий по характеру творчества на нашего Клопштока[3]?

— Единственный, кто может сравниться с ним, это Ломоносов.

— Ломоносов? В первый раз слышу это имя! Кто это?

— Ломоносов, ваше высочество, был сыном простого архангельского крестьянина. Движимый жаждой учения, он убежал в Москву, где поступил в училище. Однажды он встретился с девушкой, которая показалась ему краше утреннего солнца, благоуханнее весны, ярче безоблачного летнего дня. Этого ангела красоты и кротости звали так же, как, должно быть, зовут всех ангелов на земле и на небесах. Ее звали… Натальей!..

Великая княгиня слегка покраснела и смущенно потупила взор.

Между тем Державин продолжал:

— Вид этой чаровницы решил судьбу Ломоносова: он стал знаменитым поэтом, отцом русской поэзии!

— А что сталось с его музой?

— Она принадлежала другому; судьба преследовала ее, она падала все ниже и ниже и умерла в госпитале, как нищая.

— А Ломоносов?

— Он поднимался все выше и выше, достиг славы, почета, преклонения и умер, оплакиваемый всей Россией.

— В следующий раз принесите мне почитать что-нибудь из его стихотворений.

— С наслаждением. Я позволю себе, ваше высочество, прочитать вам именно те, в которых он воспевал красоту своей Натальи.

— Хоть она и умерла в таком несчастье, но я завидую ее судьбе; разве может быть что-либо слаще жребия стать музой знаменитого поэта, быть Беатриче Данте, Элеонорой Тассо, Натальей Ломоносова…

В этот момент в комнату вошел великий князь.

— Доброго вечера, Гавриил! — воскликнул он. — Ну, Наташа, разве я не аккуратен? Как сказал, что приду в девять…

— Так и пришел в половине десятого! — смеясь, договорила за него великая княгиня.

— Это как будто звучит упреком, Гавриил, а?

— О, нет, ваше императорское высочество, нисколько! — поспешил ответить Державин.