Авантюристы

Тем временем от подгулявшей компании отделились двое и, пошатываясь, подошли к столику. Красные распаренные рожи, волосы, зализанные с пробором, мокрые от пота атласные рубахи под сюртуками распахнуты на груди, обнажая нательные кресты величиной с детскую ладошку, наглые сощуренные глазки, толстые губы, растянутые в ухмылке…

— Эй, барин, — прохрипел один из них, упершись руками о край стола и опрокинув рюмку, — продай нам вашу девку. А то ребят чегой-то скука одолела… Мы б с ей распотешились…

Нарышкин неспешно отодвинул свой стул.

— И много дадите? — спокойно спросил он, прищурившись.

— Тебе бы хватило, — заржал второй. — Правильно я говорю, Тимоха?

Однако Тимоха ответить не успел.

Грузный и неповоротливый, казалось бы, Нарышкин молниеносным движением метнул тяжелый графин с водкой точно в низкий лоб того, кого назвали Тимохой. Графин был пущен с такой силой, что молодец отлетел на два шага назад и, не успев издать ни звука, рухнул на спину. Брызги стекла разлетелись во все стороны. Его приятель, оторопев, не успел ничего предпринять, он только удивленно повел бровью и раскрыл рот, как тотчас кулак, стремительно прыгнувшего вперед Нарышкина с мокрым хрустом влетел в это отверстие. Парень упал почти беззвучно, и только голова его издала громкий стук о заплеванные доски пола.

Раздался истошный крик:

— Нашенских бьют!!!

И сразу же из дальнего угла к Нарышкину бросилось несколько человек.

— Не все сразу, ребята! — цыкнул на них Сергей, отбивая посыпавшиеся на него, будто картофель из мешка, удары.

Нападавших было шестеро. На шум драки из верхнего зала тоже сбегались бойцы. В образовавшейся свалке мелькали перекошенные злобой лица. С грохотом и звоном опрокинули стол. Из толпы, истошно вопя и хватаясь руками за окровавленную голову, выпал еще один любитель кулачных боев, об чело которого Нарышкин сломал стул.

Степан и Катерина в ужасе прянули к стене и теперь расширенными от страха глазами наблюдали за этим побоищем.

— Что же вы творите, изверги! — крикнула Катерина, но звук ее голоса потонул в общем гвалте кровавой сумятицы.

Нарышкин был страшен. Он разил направо и налево, но силы противных сторон были слишком не равны. Еще один купчик вылетел из общей кучи и с диким воем врезался в стойку буфета, обрушив на себя возвышающийся там трехведерный самовар-будан, по цилиндрическому тулову которого бежала затейливая надпись славянской вязью: «Самовар кипит, уходить не велит».

Над ревущей толпой поднялось облако пара.

Нарышкина теснили в угол, навалившись всей гурьбой. Ребята были все как на подбор крепкие, по всему видать, не раз ходившие стенка на стенку. Правда, тут бой шел без всяких правил, и нашему герою приходилось очень туго. Он отбивался точеной ножкой стола, пользуясь ей как дубиной, однако удары сыпались на него все чаще. Неожиданно раздался оглушительный выстрел, и внезапно наступившую тишину прорезал вопль подавшегося вперед Терентия.

— Стой, бакланы, поубиваю!

Одному богу известно, когда старый моряк успел достать из саквояжа пистолет и зарядить его. Однако это произошло, и на несколько мгновений в рядах нападавших возникла заминка и легкая паника, что дало возможность Нарышкину вырваться из своего загона, пнув ближайшего к нему верзилу ногой в пах.

Секундная передышка закончилась, как только нападавшие сообразили, что пистолет у Терентия только один, и перезарядить его он не успеет. Кто-то из половых сзади приложил дядьку тяжелым подносом по голове. Терентий выронил бесполезное оружие и ткнулся лицом в грязные половицы.

— Гады! Убивцы! Беги, Катюха! — взвизгнул Степан.

Но и ему тут же поднесли к лицу кулак, и Степан сразу смолк, сползая на пол и утирая окровавленный рот. Чьи-то руки потянулись к Катерине, но она вывернулась, выдернула из раскрывшегося саквояжа турецкий кинжал и зашипела змеей, полоснув по этим рукам холодной, острой, как бритва, сталью.

— А-а-а!.. Стерва! — возопил нападавший и метнулся за скатертью, пытаясь остановить хлеставшую во все стороны кровь. Поредевшая орава, тем не менее, уже пришла в себя и вновь подступилась к Нарышкину.

Но в этот момент шум драки перекрыл властный голос:

— А ну-ка расходитесь, православные!

В горницу вдвинулась огромная, слегка сутулившаяся фигура.

Вошедший был, казалось, выше любого из самых рослых молодцов по меньшей мере на две головы. Длинные, как у гориллы, ручищи оканчивались пудовыми кулаками, каждый величиной со средних размеров арбуз. В лице незнакомца тоже было нечто обезьянье — массивная нижняя челюсть, низкий лоб, широкий, разметавшийся по лицу нос, жесткая щетина на щеках. В темных, глубоко посаженых глазах притаилось что-то первобытное, и вместе с тем в них светился ум и даже своеобразная ирония по отношению ко всему происходящему. Одет явившийся исполин был опрятно и немного старомодно. Он подал оторопевшему половому так не вязавшийся с его обликом цилиндр и распахнул плащ-крылатку, делающий и без того громадную фигуру еще более широкой. Под высоким воротником вокруг могучей шеи был повязан галстук, из кармана сюртука выглядывала массивная золотая цепь.