Авария, дочь мента (сборник)

– Ну и что? – Неждана спокойно оборвала и бросила ворсистый крапивный куст. – Ладонью брать надо – желву не прожжет.

– Мозоли? – догадался Бегун. – А покажи-ка руку… – он взял руку Нежданы – вся ладонь от кончиков пальцев до запястья была покрыта жесткой, плотной бесчувственной кожей, можно даже было постучать по ней ногтем, как по кости.

Он слишком уж долго держал ее ладонь, потому что Неждана вдруг вспыхнула, вырвала руку и пошла дальше. Через несколько шагов виновато глянула на него – не обиделся ли на резкость.

– А это что у вас? – спросила она и сама взяла его руку.

– Часы.

– Железные. И стекло тут, – она с детским любопытством разглядывала старый, потертый по углам «Ситизен». – А там цифирь… Зачем это?

– Как зачем? Чтобы время знать, – против воли удивился Бегун.

– Вот нужда веригу таскать! – пожала плечами Неждана. – Я и по солнцу вижу… – она отвернулась, ища глазами острые листья девясила, и вдруг сказала, стараясь, чтобы вышло как бы между прочим: – А у вас там, поди, жена есть?

– Нет. Сын только. Павел.

– А жена что же, померла?

– Нет, мы развелись.

– Как это? – не поняла Неждана.

– Ну… она не захотела больше со мной жить и ушла к другому человеку.

Неждана изумленно, недоверчиво смотрела на него.

– И что же… и в глаза ей не плюют? И земля ее носит?

– Но если она меня больше не любит…

– Так должна любить, если жена, кого бы Бог ни послал… Тьфу, Антихристово племя! – она в сердцах перекрестилась.

– Знаешь, когда я сюда летел… – начал Бегун.

– Как – летел? – засмеялась Неждана. – На помеле, что ли?

– На самолете.

– На ковре-самолете?

– Зачем? Просто – на самолете. С крыльями, – показал Бегун руками.

– По воздуху? – Неждану распирал смех.

– По воздуху.

Она захохотала, откинув голову:

– Вот наградил Бог: один – немой, а другой – лучше б немой, говорит невесть что!

– Послушай, – сказал Бегун. – В том мире есть много вещей, о которых ты не знаешь…

Лицо ее мгновенно окаменело, она отпрянула, закрывая уши ладонями:

– Нет! Нет! И знать не хочу!

– Да послушай, я только…

– Не слушаю! Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешную! – она истово перекрестилась.

– Ну хорошо, хорошо, не буду больше… Я только хотел сказать, что когда я сюда… добирался, я думал – на месяц, на два. Павлик меня ждет, не знает даже – жив я или нет…

– Тоскуешь? – понимающе кивнула Неждана.

– Конечно.

– Я заговор от тоски знаю. Повторяй: «Крест, крестом крест, человек родися, крест водрузися, и сатана связася, Бог прославися…» – скороговоркой зачастила она.

– Нет, – сказал Бегун. – Получается, что я его предаю. Он обо мне думает, а я от него заговариваться буду. Я сюда его хочу привезти, а больше мне ничего и не надо.

– Отец Никодим сказал, что если вы уйдете, то обратно не вернетесь.

– Вернусь. Вот крест, – Бегун перекрестился, – что вернусь!

– Он сказал – не вернетесь… – покачала головой Неждана. – Пойдемте, пора уже. Бабы меня хватятся. Только сперва вы идите, а потом уж я. А то в тот раз бабы Петру донесли, он меня за волосы таскал, что к вам подошла. И молиться до ночи поставил.

– Это брат твой?

– Сестры сын… Вы его бойтесь, – вдруг перешла она на быстрый шепот. – Он злой. Когда Еремей вас притащил, он против был, говорил, что обратно в лесу бросить надо. Это отец Никодим вас спас, он один над ним власть имеет… Ну, идите…

Бегун двинулся было в лес.

– Да не туда! От солнца идите… Как же вы у нас жить будете, если в трех соснах плутаете, – засмеялась Неждана.

Постепенно Бегун втянулся в работу, уже не мучался по ночам от ломоты в суставах. Перестал носить часы, действительно бесполезные здесь, где время не дробилось на минуты, на деловые встречи, на условленные сроки, а текло с восхода к закату, из семени в стебель, от весны в лето, и праздники или какие-то иные события были не остановкой, за которой начинался новый отсчет, а как бы чуть заметными изгибами ручейка времени.

Впервые Бегун ощущал себя абсолютно здоровым, умиротворенным, и, если бы не мысли о сыне, он бы мог сказать, что счастлив. Он помолодел, хотя и зарос дремучей бородой. Жизнь Белоозера, несмотря на ежедневный тяжелый труд – не ради достатка и благ, а за само существование на белом свете – была по-детски беззаботной, отношения по-детски наивными – все на виду, на миру, безо всякой задней мысли, и вера в Бога была детской – не исступленное поклонение мистической силе, какое встречал Бегун в затерянных в псковской и новгородской глухомани селах, а вера ребенка во всесилие и мудрость отца. Еще раз ему удалось встретиться с Нежданой наедине – улучив момент, она сама ушла в лес, зная, что он пойдет следом. И говорить-то как будто было не о чем: про себя Бегун рассказать не мог – стоило ему упомянуть тот мир, как она затыкала уши, его жизнь для Нежданы начиналась с весны, с его появления в Белоозере; а про себя ей сказать было нечего, каждый год из ее шестнадцати был похож на этот.