Австрийские интерьеры

Вселение Капитана, а затем и его жены, Капитанши, в комнату для гостей в замке Винденау оказалось ритуалом, настолько отдаленным и в географическом, и в душевном смысле от моей тогдашней жизненной позиции младенческого «я», насколько были бы далеки мистические поиски истинного далай-ламы в Тибете! И, следовательно, ничего удивительного в том, что я перехожу на иную, более близкую жизненную позицию, а именно, на свою собственную, и избираю соответствующий угол зрения: я сижу на веранде домика Ханса Роберля у озера Грундльзее и раскрашиваю акварелью бурые еловые шишки в красные, зеленые, синие и желтые тона. Раскрашенные шишки заберет Сосед (я живу здесь, на альпийском озере, у бабушки с дедушкой с материнской стороны и под надзором нянюшки), разложит их на мху в картонной коробке из-под мыла, обернет коричневой упаковочной бумагой и отправит моим родителям в замок Винденау, за границу, — что это за волшебное и вместе с тем непостижимое слово — заграница! Мое младенческое «я» раскрасило шишки ко дню рождения Капитана, их разложили на мху на кухонном столе, как фигурки игрушечных крестоносцев, павших в бою и приуготованных к героическому погребению, и отослали, не ломая голову над тем, как именно истолкует отец этот «привет с родины» (по образцу надписей на кофейных чашках в кухне у Роберля — «Привет из Гмундена», «Привет из Бад Ишля», «Привет из Аусзее»).

Допустим, истолкует в идиллическом плане, словно их раскрасили перьями, окунаемыми в натуральные австрийские чернила, всевозможные устроители фестивалей и сочинители сценариев к этим фестивалям, кумиры Бургтеатра и патриотически настроенные поздние романтики, которые в своих летних виллах а ля Татаруга или Тедеско все последнее лето перед вводом войск фюрера прилежно вели личный дневник, записывая в него, например, такое:

«Дахштайн и его ледники, которые, подобно зубчато-изломанным каменным плодам, втиснувшись между кругообразно обступившими их суровыми серыми скалами, обнажили сладкую плодовую мякоть ослепительно-белых вечных снегов.

И все это все еще скрыто наполовину тонкими белыми, с ржавыми разводами, покрывалами, которые ниспадают одно за другим, все сильней и сильней пронизанные солнечным светом, возвещая невидимую до поры до времени небесную лазурь. Дальний туман окутывает оцепенело-черный массив хвойного леса, а ближе, посреди менее плотной туманной толщи, уже вырисовываются, выделяясь сравнительной белизною, очертания ветвей. А между тем и другим, бывает, виднеется черепичная крыши и обветренные бревенчатые стены горной хижины; зеленые ставни закрыты наглухо, они медленно оттаивают в солнечных лучах…»

И в конце дневниковой записи вечное перо, нахлебавшееся натуральных австрийских чернил, вместо естественного автографа, за которым наверняка погнались бы толпы охотников, выводит меланхолическое:

«Поздней осенью, в семь утра, у окна».

В конце записи однако же опять о политике, чтобы отдохнуть от которой он, якобы, и устроил себе эти каникулы в Винденау. Неужели эти расписанные шишки, да еще, возможно, нелепая ошибка в цепи ностальгических ассоциаций, заставят его вспомнить о высокогорных кострах в период солнцеворота? Коренастые лесорубы устроили в честь солнцеворота костровища на вершинах гор, на альпийских лугах и на скользких выступах, устроили видимые с равнины гигантские кострища в форме свастики, выжгли свое дремучее «Хайль Гитлер!» в прогретой июньским солнцем лесной почве Дахштайнланда и пробуравили белые покрывала вечернего тумана. Добропорядочные буржуа из числа членов Альпийского союза уже давно, и в конце концов успешно, боролись за то, чтобы не осквернять богоданную чистоту альпийских снегов еврейским присутствием, за то, чтобы запретить евреям ночевку в хижинах Союза, приготовление пищи в хижинах Союза и, как итог, посещение хижин Союза. Не зря же знаменитый альпинист, надворный советник инженер Пихль добился в конце концов внесения параграфа об арийской чистоте в устав Союза, заранее вставляя в свои речи по случаю освящения альпийских хижин, праздников Союза, торжеств в честь его членов и в слова приветствия, обращенные при встрече к друзьям-альпинистам из старого рейха, риторические пассажи вроде нижеследующего: