Автобиографические рассказы

Я видел какого-то особенного писателя: он ничем не похож на расшатанного и сердечно милого Каронина, не говоря о смешном Старостине. В нем нет ничего общего с угрюмым Сведенцовым-Ивановичем, автором тяжеловесных рассказов, который говорил мне:

- Рассказ должен ударить читателя по душе, как палкой, чтобы читатель чувствовал, какой он скот!

В этих словах было нечто сродное моему настроению. Короленко первый сказал мне веские человечьи слова о значении формы, о красоте фразы, я был удивлен простой, понятной правдой этих слов, и, слушая его, жутко почувствовал, что писательство - не легкое дело. Я сидел у него более двух часов, он много сказал мне, но - ни одного слова о сущности, о содержании моей поэмы. И я уже чувствовал, что ничего хорошего не услышу о ней.

Недели через две рыженький статистик Дрягин - милый и умный - принес мне рукопись и сообщил:

- Короленко думает, что слишком запугал вас. Он говорит, что у вас есть способности, - но - надо писать с натуры, не философствуя. Потом у вас есть юмор, хотя и грубоватый, но - это хорошо! А о стихах он сказал - это бред!

На обложке рукописи карандашом, острым почерком написано:

"По "Песне" трудно судить о ваших способностях, но, кажется, они у вас есть. Напишите о чем-либо пережитом вами и покажите мне. Я не ценитель стихов, ваши показались мне непонятными, хотя отдельные строки есть сильные и яркие. Вл. Кор.".

О содержании рукописи - ни слова. Что же читал в ней этот странный человек?

Из рукописи вылетели два листка стихов. Одно стихотворение было озаглавлено "Голос из горы идущему вверх", другое "Беседа чорта с колесом". Не помню, о чем именно беседовали чорт и колесо, - кажется, о "круговращении" жизни, - не помню, что именно говорил "голос из горы". Я разорвал стихи и рукопись, сунул их в топившуюся печь, голландку, и, сидя на полу, размышлял: - что значит писать о "пережитом"?

Все, написанное в поэме, я пережил...

И - стихи! Они случайно попали в рукопись. Они были маленькой тайной моей, я никому не показывал их, да и сам плохо понимал. Среди моих знакомых кожаные переводы Барыковой и Лихачева из Коппэ, Ришпэна, Т. Гуда и подобных поэтов ценились выше Пушкина, не говоря уже о мелодиях Фофанова. Королем поэзии считался Некрасов, молодежь восхищалась Надсоном, но зрелые люди и Надсона принимали - в лучшем случае - только снисходительно.

Меня считали серьезным человеком, солидные люди, которых я искренно уважал, дважды в неделю беседовали со мною о значении кустарных промыслов, о запросах народа и обязанностях интеллигенции, о гнилой заразе капитализма, который никогда - никогда! - не проникнет в мужицкую, социалистическую Русь.

И - вот, все теперь узнают, что я пишу какие-то бредовые стихи! Стало жалко людей, которые принуждены будут изменить свое доброе и серьезное отношение ко мне.

Я решил не писать больше ни стихов, ни прозы и, действительно, все время жизни в Нижнем - почти два года - ничего не писал. А - иногда очень хотелось.

С великим огорчением принес я мудрость мою в жертву все очищающему огню.

--------------

...В. Г. Короленко стоял в стороне от группы интеллигентов-"радикалов", среди которых я чувствовал себя, как чиж в семье мудрых воронов.

Писателем, наиболее любезным для этой среды, был Н. Н. Златовратский, - о нем говорили: "Златовратский очищает душу и возвышает ее".

А один из наставников молодежи рекомендовал этого писателя так:

- Читайте Златовратского, я его лично знаю, это честный человек!

Глеба Успенского читали внимательно, хотя он подозревался в скептицизме, недопустимом по отношению к деревне. Читали Каронина, Мачтета, Засодимского, присматривались к Потапенко.

- Этот, кажется, ничего...

В почете был Мамин-Сибиряк, но говорили, что у него "неопределенная тенденция".

Тургенев, Достоевский, Л. Толстой были где-то далеко за пределами внимания. Религиозная проповедь Л. Н. Толстого оценивалась так:

- Дурит барин!

Короленко смущал моих знакомых; он был в ссылке, написал "Сон Макара" - это, разумеется, очень выдвигало его. Но - в рассказах Короленко было нечто подозрительное, непривычное чувству и уму людей, плененных чтением житийной литературы о деревне и мужике.

- От ума пишет, - говорили о нем - от ума, а народ можно понять только душой.

Особенно возмутил прекрасный рассказ "Ночью", в нем заметили уклон автора в сторону "метафизики", а это было преступно. Даже кто-то из кружка В. Г. - кажется Л. И. Богданович - написал довольно злую и остроумную пародию на этот рассказ.

- Ч-чепуха! - немножко заикаясь, говорил С. Г. Сомов, человек не совсем нормальный, но однако довольно влиятельный среди молодежи. - Оп-писание физиологического акта рождения, - дело специальной литер-ратуры и тараканы тут не при чем. Он п-подражает Толстому, этот К-короленко...

Но имя Короленко уже звучало во всех кружках города. Он становился центральной фигурой культурной жизни и, как магнит, притягивал к себе внимание, симпатии и вражду людей.

- Ищет популярности, - говорили люди, не способные сказать ничего иного.