Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2

– Нет ли у тебя элементов двурушничества[?]

– Нет.

Горсунов клялся, что отход его от оппозиции искренен, а не является выжидательным маневром.

Самым горячим вопросом были взаимоотношения Горсунова с бюро ячейки. Враги Кутузова там – Кашкин, Устинов – явно были и его врагами. «Бюро грубо издевалось надо мной при выборах в Профком, – без обиняков заявил ответчик. – Оно меня выдвигало на председателя Профкома, по болезни я чувствовал себя слабым для этой работы, отказался, Усатов согласился с моими доводами на собрании». Констатируя затем инструкции «на ответственную руководящую работу выдвигать товарищей, не имевших шатаний в прошлом», тот же Усатов отвел кандидатуру, заявив, что «не стоит проводить на эту работу оппозиционера». Горсунов возмущался: «Это разве товарищеский подход?» Кутузов расценил всю эту историю как нарушение партдемократии.

Горсунов «подкалывал» Усатова где мог, что спровоцировало жесткое резюме солидарных с бюро «чистильщиков»:

Примыкал к троцкистской оппозиции и до настоящего времени этих настроений не изжил; <…> ведет подрывную работу под партруководство, выражающуюся в осмеивании такового в частных разговорах (в коридоре, при беседе с товарищами и т. д.). В работе ячейки активного участия не принимает и не помогает ей изжить имеющиеся недостатки.

Горсунов вновь протестовал: «Относительно иронии, которую я будто бы везде употребляю, – не верно. Из тех шуток, которые я иногда употреблял при разговоре, нельзя строить выводы о каких-то иронических выступлениях по чьему-либо адресу». Да и вообще, «нечестно т. Усатову личные взаимоотношения втискивать в общественно-политическую жизнь»[421].

Усатов стоял на своем:

На вопросе зажима бывших оппозиционеров многие товарищи просто спекулируют, т. к. еще весной им вынесли решение о создании нормальных условий для работы бывших, и это решение мы проводим в жизнь. А выступать с обвинениями, что ячейка зажимает бывших, – это бессовестно и не партийно[422]

.

И добавлял:

Совершенно правильно ячейка относится к оппозиционерам настороженно, а т. Николаев эту настороженность переживает болезненно, он уже несколько раз заявил, что бывших оппозиционеров травят, и тем самым старался политическую борьбу перевести на рельсы личных счетов[423].

«Травля» понималась как сильное слово, и пользоваться им следовало осторожно: «В момент проверки того, как бывшие оппозиционеры <…> изживают старый мелкобуржуазный троцкистский хлам, не может быть разговоров о травле и искусственном разжигании страсти», – согласился Гриневич[424]

. «Я должен признаться, что рано ныть о том, что со стороны ячейки в отношении меня не созданы товарищеские условия», – извинился перед Усатовым Николаев[425].

В итоге комиссия по чистке, а затем и местная контрольная комиссия решили Горсунова из партии исключить со следующим основанием: «В примыкании к троцкистской оппозиции взгляды до сих пор не изменил. Иронизирует партруководство. В общественной жизни пассивен, замкнут, старается избегать партработу. На чистке держал себя замкнуто. На вопросы отвечал неискренне». (Парттройка Западно-Сибирской контрольной комиссии восстановит Горсунова 7 сентября 1930 года, и мы его встретим в следующей главе.)[426]

В случае Горсунова, как и во многих других, исход был предопределен предварительной аппаратной работой – инструкция избавиться от оппозиционеров шла сверху, хотя сам же аппарат отменял более половины решений об исключении. Оппозицию, однако, продолжали широко обсуждать в низах, и ее адептам не придавали зловещих черт и свойств. В духе первой пятилетки пластичность субъекта ставилась в норму. Эссенциализация личных качеств Лабутина рассматривалась – у него упорно искали рецидив, – но не была обязательной. Не все грехи подводились под общий знаменатель. Идентичность коммуниста оставалась флюидной, склонность к инакомыслию – одним из качеств характера. Как мы увидим в случае Лабутина, динамика спора в ячейке была очень разная —оппозиционеров не «стриг под одну гребенку».