Аввакум

И рассказала про Савву, про прежнюю жизнь, про братьев и сестру. Живут близко, а не видела, и они не знают, что она рядом.

– Я собиралась заказать икону «Живоносный источник». Завтра большой праздник, а послезавтра возьму тебя в Оружейную палату.

При Федосье Прокопьевне встретилась Енафа с меньшими своими братьями – с Федоткой и Егоркой.

Одеты они были в кафтаны, сами как топольки. Федотке через два месяца уж тринадцать будет, а Егорка своих двенадцати никак не дождется.

Маняшин муж нахваливал отроков. Не столько перед сестрой, сколько ради большой боярыни. Егорке, младшему, – не чудное ли дело – мастера доверяют лики писать.

– Рука твердая, глаза свету Божьему радуются, и то есть дар небесный.

Было за что и Федотку похвалить – к золотым и серебряным делам приставлен.

Федосья Прокопьевна, послушав такие речи, смилостивилась, заказала икону младшему брату, а ризы – старшему.

Федотка и Егорка ужаснулись, но мастера в один голос поручились за своих учеников.

Побывала Енафа и у Маняши. Жила Маняша в своем доме на Варварке. Успела двойню родить, мальчика и девочку. Посидела Енафа с сестрицей с часок, поплакали. Рыженькую вспомнили. Бежать надо было Енафе домой, скорехонько бежать. Дни стояли короткие, и надо было не прогневить добрую боярыню, вовремя свет в доме зажечь.

Все бы хорошо. Родные нашлись, боярыня полюбила, но не дано человеку, чтоб все у него хорошо было в жизни.

Примечать стала Енафа: скучен ее Иова, голосок подает редко, играет-играет да и заснет. Личико совсем поголубело. И ни на что не жалуется!

Однажды в людской обедал человек боярина Бориса Ивановича, привез для Федосьи Прокопьевны майского меда из бортнических волжских лесов, из села Мурашкина. Енафа подавала ему обед. Человек был взорами ласковый, а на вид страшноватый. Лицом пригож, а глаза хоть и полны светом, но уж такие черные, как самая черная смола. Борода во всю грудь, рыжая, будто подожгли. Брови густые, тоже рыжие, а волосы на голове глазам под стать – черная смола. Плечи караваями, сила в них жуткая, но персты на руках уж такие тонкие, как у святых на иконах. Страшно было Енафе с этим приезжим человеком, но ему-то и раскрыла тревогу до самого донышка. За язык он ее не тянул, сама рассказала, как Лесовуха одевала Иову птицей…

– Может, то было грешное дело, – искала Енафа сочувствия, – гаснет мое милое дитятко.

– Приведи мне его, – попросил бортник.

Енафа привела.

Поставил человек Иову между коленями, взял за маленькую ручку и поцеловал, а потом Енафе поклонился.

– Зовут меня Лучка сын Тугарин, а прозвище мое Зорко. Коли хочешь, чтоб сынок твой был здоров, отдай его мне в медовые леса. У нас в оврагах ключи бьют сильные. Наша вода и наш мед любую болезнь из костей, из жил выведут и прогонят.

– Это как же отдать? Навсегда, что ли? – испугалась Енафа.

– Зачем навсегда. Излечится – забирай.

– А можно, я вместе с сыночком в ваши леса поеду?

– Отчего нельзя? Отпустит боярыня – поехали. У нас приволье. Село Мурашкино богатое, славное.

Мало Енафе было Кия-острова. Вздохнулось-таки о Савве. Не ищет пропащий человек ни жену, ни сына, совсем в прикащиках с ума сошел.

Как бы то ни было, но случайный добрый человек увлек Енафу из стольной Москвы, со двора большого боярина, от боярских милостей и гнева обратно, в простую жизнь.

Лазорев похлопотал, и все устроилось.

Очутилась Енафа в селе Мурашкине, хозяйкой небольшой мельницы. Снова был у нее дом, работники… Вот только – вдова не вдова и жена не жена.

17

Алексей Михайлович перед Рождеством дождался первой звезды вместе с Марией Ильиничной.

– «И се, звезда, которую видели они на востоке, шла перед ними, как наконец пришла и остановилась над местом, где был Младенец».

Голос у Алексея Михайловича радостный, очень ему нравилось, читая, взглядывать на Марию Ильиничну. Никто так его не слушает.

– Ах, Марья Ильинична, я в детстве, бывало, закрою глаза – и будто сам тот волхв. И ясно так вижу: звезда ну прямо над головой, и невысоко, с Ивана Великого, не выше, и ярче всех иных звезд. И вот идет она по небу, и я под ней. А на земле не по-нашему – тепло. Ну как на Пасху бывает… Все во мне так и дрожало от счастья.

– Оттого тебя и любит Господь, что ты Господа любишь, – сказала Мария Ильинична и подперла личико ручкой, ожидая чтения.

– «Увидевши же звезду, они возрадовались радостью весьма великою. И, вошедши в дом, увидели Младенца с Мариею, Матерью Его, и, падши, поклонились Ему; и, открывши сокровища свои, принесли Ему дары: золото, ладан и смирну».

Государь отложил вдруг Евангелие и погрустнел.

– На протопопа Аввакума извет прислали. Воевода за его подметное воровское письмо против властей бил батьку кнутом, просит соизволения казнить до смерти по статьям Уложения.

– Воевода твой разбойник, а протопоп не стерпел… Упаси тебя Господи Аввакума казнить. В Сибири воеводы ни тебя, царя, ни Бога не знают. Совсем шалеют от самовластья!