Аввакум

Как знать, крестил бы или нет деревенский поп уже умеющего говорить мальчика, когда бы не братья-молчуны. Поглядел на них, сумрачных, и сделал свое дело, лишнего не спрашивая.

Нарек священник младенца Иовой. Ткнул пальцем в святцы и попал в Иову Многострадального.

Иова так Иова, счастье Бог дает.

Очнулась Енафа от своего прошлого, а бабочки нет.

– Живая! – обрадовалась и обмерла.

За березой, хоронясь среди веток и сомлевших листьев, стоял волк. Руки у Енафы упали вдоль тела, корзина на ноги плюхнулась. Все земное стало не своим, сама не своя. Но в тот же самый миг увидела Енафа женщину, идущую из глубины леса. Одежды трепетали на ней белым пламенем. Одной рукой отвернула волчью морду, другой за черный загривок взяла.

– Ступай себе!

Енафа подхватилась, а ей опять говорят:

– Корзину возьми. Грузди все крепенькие, Малаху-пахарю на постные дни.

Подняла Енафа корзину, пошла, а сама не знает – оглянуться или нет. Оглянулась-таки. Женщина на том же месте, волка держит.

Выбежала Енафа из лесу к свету полей, остановилась дух перевести, и затрясло ее, как лист.

А над жнивьем тишина. Даже птиц нет. Закат будто медовая река, земля бурьянами пахнет.

Пооглядывалась Енафа – до Рыженькой версты четыре. Жутко сделалось одной среди голых полей.

– Что же ты! – попрекнула сама себя. – Не твой ли ангел удержал волка? Не Богородица ли?

И так ей стало покойно, что пошла пустынной дорогой, шага не прибавляя, не оглядываясь, близких сумерек не страшась. До того была в себе, что не услышала догнавшую ее повозку. В повозке сидел управляющий.

– Садись, красавица, подвезу! – и приподнял колпак, опушенный куницею.

Енафа поклонилась.

– Можно бы и пониже! Я – дворянин, ты – крестьянка.

Енафа поклонилась другой раз, коснувшись рукой земли.

– Послушная. За грибами ходила? – Голос управляющего был ласковый, смотрел умноглазо, лицом чист, строг. – Может, изжаришь для меня грибков? Побалуешь?

«Волк! – с ужасом узнала Енафа. – Оборотень!»

Метнулась глазами окрест.

– Некому тебя спасти! – засмеялся Втор Каверза.

Почему-то не страшен был его смех, сказал как старой знакомой:

– Садись. Рука устала лошадь держать.

Принял у Енафы корзину.

Села над задним колесом.

– От моих рук подальше? Не больно ли ты горда… Многие мечтают о чести у меня на глазах быть.

Енафа обмерла, как в прорубь опущенная.

– Мое слово в Рыженькой все равно что царское. – Втор Каверза отпустил вожжи, лошадь сразу побежала. – Беру я тебя на службу, голубушка. В комнатные служанки. Выше не бывает. Харчи мои, денег буду давать… – призадумался, – смотря как услужишь. Рубля два в год. Царь казакам по пяти платит… Зато одену барыней, на подарки я тоже не жадный.

Енафа молчала.

– Отчего руку мне не целуешь? Или онемела от счастья?

Взмахнул над головой кнутом, лошадь понеслась, телега затарахтела, и Енафа была рада, что теперь нельзя разговаривать, слова от такой езды дребезжат и раскалываются, как глиняные горшки. Управляющий спину держал прямо, как молодец, плечи крутые, голова откинута: птица гоголь, да и только.

Возле околицы спрыгнула на ходу, побежала, чтоб скорее на людях оказаться.

– Корзину-то возьми! – крикнул Втор Каверза и почему-то не смеялся.

В сенцах переобулась, отдышалась, привалясь к ларю. Вспомнила, в избе печь ждет, Настена даже щепы не настругает для растопки.

– Ты много каши не вари! – встретила сестрица сестрицу. – Наши мужики поехали в Рябиновку. Там колодец обвалился.

– А батюшка?! – ужаснулась Енафа: кто же защитит от волка?

– И батюшка поехал, и Емелюшка. За работу обещали годовалого бычка.

Села Енафа на лавку, и никакая работа в руки ей не идет. Настена косится на сестру, но помалкивает: не поймет, чего это на Енафу наехало: дурная ведь баба. А гости вот они. Вошли в избу двое. Один здоровенный, корзину Енафину держит. Корзина в его лапах – как лукошко.

– Собирайся, молодка!

Но молодок две. Поглядели на Енафу, поглядели на Настену.

– Далеко ли? – спрашивает Настена.

– К управляющему. Пыль в его комнате обметать. – Засмеялись.

– Кому собираться-то? – снова спросила Настена.

– Которая, знать, помоложе.

– Это я! – Настена так и выступила на середину избы.

Душегрею поменяла, в чеботы красные обулась. Поехала.

Обнялась Енафа с детишками, со своим да Настиным, плачет! Без голоса, но детишки попыхтели-попыхтели и – в рев, друг перед дружкой. Посадила ребятишек Енафа в одну колыбель, давай закачивать. А посланцы от Втора Каверзы снова на пороге. Хмурые. Настена тоже с ними. Тоже хмурая.

– Собирайся! – рыкнул здоровяк Енафе.

– На ночь али с пожитками?

– С пожитками.

– Мои пожитки – сын мой.

Взяла из люльки Иову, пошла со своею стражей.

– Счастливица! – задохнулась от зависти Настена.

– Бога не гневи, – только и сказала Енафа.

Втор принял новую работницу с почтением.

– Не отужинаешь ли со мной?

– Дозволь сына спать положить. – Прикидывалась спокойной, а осталась наедине с Иовой – дрожь так заколотила. Однако дрожь была иная, не та, что в лесу за лодыжки хватала.