Аз есмь Софья

Голос казака словно плетью прибавил прыти. Васька рванулся, повис на канате, подтянулся к узлу, к следующему, перелез через стену, упираясь ногами, спрыгнул с другой стороны, больно ушибив пятки — и рванулся напрямик по бревну. Босые ноги держали цепко, не позволяя упасть в грязную лужу.

— Есть!

Казак посмотрел на песочные часы.

— Уложился.

И переключил внимание на следующего.

Васька перевел дух и растянулся прямо на земле, за что тут же получил пяткой под ребра от соседа Тишки. Не сильно, чуть-чуть, только чтобы внимание к себе привлечь.

— А ну встать с земли! Застудишься, на солому ляг!

Ишь ты, дежурный — вот и зверствует. А и то — быть дежурным по школе почетно и ответственно. Ежели все сделано, как положено, то потом сам царевич тебе благоволение выражает и что-нибудь приятное дарит. Сладость какую, али пирог, али петушков на палочке, и как-то всегда угадывает, кому что больше нравится, а довольный дежурный потом делится с товарищами по отряду. Жаль только, что дежурить удается так редко. Всего-то по три денька в год и приходится на дежурство — и уж тут не оплошай.

Васька перевернулся на спину, посмотрел в летнее небо, по которому бежали белые облачка, чуть поежился и поглубже зарылся в копну с соломой — ветерок холодил разгоряченное тело.

А начиналось-то все как страшно…

Тогда, зимой, его приволокли на двор к боярину Стрешневу — и не долго думая, заперли в одном из сараев. Там же были и другие дети, человек двадцать, а то и больше. Васька влетел внутрь. Едва не расшибив себе нос — и натолкнулся на какого-то паренька.

— Тише ты, скаженный, — проворчал тот.

Васька кое-как отлепился от мальчишки — и отполз в угол.

Страх буквально скручивал тощее тело. Что теперь с ним сделают? Зачем поймали?

Железо? Плеть? Клейма? Урал?

Ничего такого с ним не происходило — и через несколько часов детское тело взяло свое. Захотелось кушать пить, да и по нужде… гхм…

Васька направился, было в угол, но его перехватили по дороге и показали на большую деревянную колоду — мол, до ветру — туда. А ежели кто в углу нагадит, так тем же и вытрут…

Вечером принесли большой горшок с пшенной кашей и принялись раздавать всем ложки и миски с молоком. Кормили всех в присутствии слуг — и любой из мальчишек, кто покушался на чужую порцию, мог тут же получить крепкий подзатыльник, а то и несколько пинков. Васька же и счастью своему не поверил, получив в руки сначала молоко, которое выхлебал за пару секунд, едва не подавившись, а потом в ту же миску плюхнули столько каши, что он едва-едва управился с ней. И сыто икая свернулся на соломе возле стены. Ежели здесь не бьют, а кормить будут — жить можно?

Может, и не убьют?

То же повторилось и с утра — и Васька решил заговорить с кем-нибудь из ребят. Выбор его пал на рыжеволосого парня, сидевшего неподалеку. Того звали Митрофаном, был он на пару лет старше Васьки — точнее и сам не знал и бродяжил уже лет пять.

Он и рассказал, что собирают их сюда со всей Москвы, зачем — пока никому не известно, но тех, у кого есть физические увечья — уводят и назад они не возвращаются.

Васька поневоле перекрестился. А ведь предлагал ему Фимка-юродивый оттяпать ногу — и просить с ним милостыньку на паперти… не согласился Васька — да и слава Богу.

Что-то с ним бы сейчас сделали?

Тогда мальчишкам было и невдомек, что уводят их не на казнь, а просто — по монастырям разошлют. Учить будут… по двое, по трое — приживутся мальчишки не в монастыре, так рядом с ним, женятся, все лучше, чем по дорогам шататься.

Сам Митроха сидел тут уже три дня, но сказать мог мало. Кормили от пуза два раза в день, следили строго, тех, кто пытался затеять драку или что-то сотворить с соседями — выводили тут же и назад они не возвращались.

Эва, позавчера попал сюда парень — аж рубаха на плечах лопалась, волчара с улицы. И захотел портами поменяться с одним мальчишкой. Тот и не пискнул, а дворовые углядели. Выволокли, всыпали розог прямо во дворе и куда-то увели. Назад парняга так и не вернулся.

Мальчишки уговорились держаться вместе, но страшно было — до крика.

О своей судьбе они узнали через пару дней, когда сарай переполнился ребятами. Их принялись выводить по пять человек и вели в жарко натопленную мыльню, где терли чуть ли не докрасна, срезали волосы на теле, изничтожали злых платяных зверей[11]…

Тряпье не вернули, раздав каждому порты, рубаху и онучи, а также новенькие валенки. Пусть Васькины все норовили соскочить с ноги — расстаться с ними он не решился бы и за все золото мира. Слишком памятны ему были холода…

После этого их опять приводили в сарай, но уже в другой, приказывали садиться на солому вдоль стен и ждать. А потом, когда привели последних, в сарай зашел старик в роскошной шубе. Васька его тогда не знал, потом сказали, что это боярин Стрешнев.

Осмотрел всех надменным взором — и заговорил. Негромко, но вполне внятно. Ребята притихли — и каждое слово громом отдавалось в детских ушах.

А говорил боярин такое, что и поверить было страшно.

А верить хотелось.