Азазель

Удостоверившись, что причина внезапной меланхолии вовсе не в какой-нибудь некстати вспомнившейся разлучнице, невеста полностью успокоилась и уверенно взялась за дело. На прямо поставленные вопросы Эраст Петрович отвечал мычанием и все норовил отвернуться, поэтому тактику пришлось сменить. Лизанька погладила суженого по щеке, поцеловала сначала в лоб, потом в губы, потом в глаза, и суженый размяк, оттаял, снова сделался совершенно управляемым. Однако присоединяться к гостям молодожены не спешили. Барон уже несколько раз выходил в прихожую и приближался к закрытой двери, даже деликатно покашливал, а постучать не решался.

Но постучать все-таки пришлось.

– Эраст! – позвал Александр Аполлодорович, начавший с сегодняшнего дня говорить зятю «ты». – Извини, друг мой, но к тебе фельдъегерь из Петербурга. По срочному делу!

Барон оглянулся на молодцеватого офицера в каске с плюмажем, неподвижно застывшего возле входа. Под мышкой фельдъегерь держал квадратный сверток, завернутый в серую казенную бумагу с сургучными орлами.

Из двери выглянул раскрасневшийся молодожен.

– Вы ко мне, поручик?

– Господин Фандорин? Эраст Петрович? – ясным, с гвардейскими переливами голосом осведомился офицер.

– Да, это я.

– Срочная секретная бандероль из Третьего отделения. Куда прикажете?

– Да хоть сюда, – посторонился Эраст Петрович. – Извините, Александр Аполлодорович (не приучился пока еще именовать тестя по-родственному).

– Понимаю. Дело есть дело, – наклонил голову тесть, прикрыл за фельдъегерем дверь и сам встал снаружи, чтобы, не дай Бог, не влез кто посторонний.

А поручик положил бандероль на стул и достал из-за отворота мундира листок.

– Извольте расписаться в получении.

– Что это там? – спросил Фандорин, ставя подпись.

Лизанька с любопытством смотрела на сверток, не выказывая ни малейшего желания оставить мужа наедине с курьером.

– Не извещен, – пожал плечами офицер. – Фунта четыре весу. У вас сегодня радостное событие? Возможно, в этой связи? Во всяком случае, поздравляю от себя лично. Тут еще пакет, который, вероятно, вам все объяснит.

Он вынул из-за обшлага небольшой конверт без надписи.

– Разрешите идти?

Эраст Петрович кивнул, проверив печать на конверте.

Отсалютовав, фельдъегерь лихо развернулся и вышел.

В затененной комнате было темновато, и Фандорин, вскрывая на ходу конверт, подошел к окну, которое выходило прямо на Малую Никитскую.

Лизанька обняла мужа за плечи, задышала в ухо.

– Ну, что там? Поздравление? – нетерпеливо спросила она и, увидев глянцевую карточку с двумя золотыми колечками, воскликнула. – Так и есть! Ой, как это мило!

В эту секунду Фандорин, привлеченный каким-то быстрым движением за окном, поднял глаза и увидел фельдъегеря, который вел себя немного странно. Он быстро сбежал по ступенькам, с разбегу вскочил в ожидавшую пролетку и крикнул кучеру:

– Пошел! Девять! Восемь! Семь!

Кучер взмахнул кнутом, на миг оглянулся. Кучер как кучер: шляпа с высокой тульей, сивая борода, только глаза необычные – очень светлые, почти белые.

– Стой! – бешено крикнул Эраст Петрович и не раздумывая скакнул через подоконник.

Кучер щелкнул кнутом, и пара вороных коней с места припустила рысью.

– Стой! Застрелю! – надрывался бегущий Фандорин, хотя стрелять было не из чего – по случаю свадьбы верный «герсталь» остался в гостинице.

– Эраст! Ты куда?

Фандорин на бегу оглянулся. Лизанька высовывалась из окна, на ее личике было написано полнейшее недоумение. В следующее мгновение из окна вырвался огонь и дым, лопнули стекла, и Эраста Петровича швырнуло на землю.

Какое-то время было тихо, темно и покойно, но потом в глаза ударил яркий дневной свет, в ушах гулко зазвенело, и Фандорин понял, что жив. Он видел булыжники мостовой, но не понимал, почему они у него прямо перед глазами. Смотреть на серый камень было противно, и он перевел взгляд в сторону. Получилось еще хуже – там лежал катыш конского навоза и рядом что-то неприятно белое, глянцево посверкивающее двумя золотыми кружочками. Эраст Петрович рывком приподнялся, прочел строчку, выведенную крупным старомодным почерком, с завитушками и затейливыми росчерками: «My Sweet Boy, This is a Truly Glorious Day!»[49] Смысл слов не дошел до его затуманенного рассудка, тем более что внимание контуженного привлек другой предмет, валявшийся прямо посреди мостовой и лучившийся веселыми искорками.

В первый момент Эраст Петрович не понял, что это такое. Подумалось лишь, что на земле этому никак не место. Потом разглядел: тонкая, оторванная по локоть девичья рука посверкивала золотым колечком на безымянном пальце.

***

По Тверскому бульвару быстрыми, неверными шагами, не видя никого вокруг, шел щегольски одетый, но ужасно неряшливый молодой человек: мятый дорогой фрак, грязный белый галстук, в лацкане пыльная белая гвоздика.