Азбука едет по России (сборник)

Слышал он от потешных, конюших и дворцовых слуг ещё про море северное, серое, свирепое, про разноцветные сполохи, что в небе играют, про большие русские корабли, называемые «кочами», идущие к дальнему ледяному острову Груманту[23]…

Стрешнев поспешно встал. Дверь раскрылась, и в комнату вошёл дядя Петра – Лев Кириллович Нарышкин.

– Государыня сюда жалует, – сказал он.

– Уйди, Тихон, – проговорил Пётр и обернулся лицом к двери.

Вошла Наталья Кирилловна. Она подошла к Петру и положила ему руки на плечи.

– Петруша, – заговорила она жалобно, – что это ты придумал – по речке плавать! Того и гляди, утонешь!

– Не утону, мать, – сказал Пётр. – От смелого и смерть бежит.

– Завёл себе потеху водяную, бог с ней! А зачем других за собой таскаешь? Тебе вольная воля, а боярин Троекуров обиделся. Уж он было сына своего простил, да как увидел его на лодке-то, тут опять рассердился. «Откажусь, – говорит, – от своего сына, не надобен мне такой сын, порченый!»

– Ох, мать… – вздохнул Пётр. – Надоел мне твой боярин! Не человек, а пузырь с бородой. Да пускай едет обратно в Москву.

– Нельзя, Петруша, – твёрдо сказала царица, – он человек нужный, он наш человек. Сестрица-то твоя, Софья, в Москве сидит не без дела: она всё против нас злые козни строит. Не знаешь ты разве? Уж и на тебя наговоры были, чтоб тебя извести ядом или ножом, чтоб ей самой царством править. А боярин Троекуров – человек важный, у него под рукой всё стрелецкое войско. Стало быть, ежели он своё войско к нам пошлёт, быть нам целыми. А ежели он на ихнюю сторону перекинется, кто нас защитит?

– Кто? – ретиво сказал Пётр. – Мои солдаты – вот кто!

– Ребята-то?

– Для кого ребята, а для меня настоящее войско. Чай, не хуже стрельцов будут. Да и стрельцы-то не все на Софьиной стороне. Есть такие, что и за нас стоят. Не бойся, мать, я тебя в обиду не дам. Вот нынче флот нужен…

– Какой такой флот?

– Какой флот бывает – корабли…

– Господь с тобой, Пётр! Зачем тебе корабли?

– Зачем корабли? Чтоб воевать!

– С кем воевать, Пётр?

– С врагами державы нашей, матушка. Коли Софьины люди против меня поход замыслят, я им пушки под самые окна подведу.

– Ох, Петруша, это забава твоя!

– Нет, мать, увидишь, что не забава. Отпусти меня пожить в Переяславле!

– В каком Переяславле?

– Что на Плещеевом озере, верстах в сотне отсюда.

Наталья Кирилловна всплеснула руками:

– Куда я тебя в такую дальнюю дорогу отпущу? Ведь тебя изведут враги!

– Ничего, мать, я уж не мал, справлюсь. Я хочу строить корабли. Я плавать хочу.

– Сохрани Господи, утонешь! И что тебе в голову приходит! Полно, перестань! Это всё твои голландцы наводят тебя на такие страсти! Не доживёшь ты с ними до добра.

Пётр нахмурился.

– Не знаю, мать, кто меня ославил, что я голландский ученик? – проговорил он сердито. – Точно деды мои по морям не ходили?

Дядя Лев Кириллович покачал головой:

– Не вижу толку в лодочке этой…

– Лодочка – начало, – сказал Пётр. – Дайте срок – не такое увидите. А ты, мать, не горюй…

Пётр обнял мать. Роста он был высокого, и Наталья Кирилловна приходилась ему головой по плечо, хотя и сама она была не маленькая.

– Пусти, задавишь! – с трудом проговорила она смеясь. – Прямо как медведь навалился. Ну куда я тебя пущу, дитятко? Ты ещё мальчишка совсем…

– Нет, матушка, я умру с тоски, коли не пустишь.

Наталья Кирилловна вздохнула:

– Подожди хоть именин своих… Да отстань ты от меня, Петрушка, не целуй! Всё равно до именин не пущу никак!

– А после?

– А после так и быть, поезжай.

Пётр стал целовать мать и едва не задушил её.

– И Тиммермана возьму, – говорил он, – и Голицына Борю возьму, и старика Брандта. Из потешных – Якимку Воронина, да Лёшку Бакеева, да Федьку Троекурова… да плотников, да мостильщиков… Созову мастеров корабельных со всей Руси! Построим корабли настоящие. Вот-то будет флот!

3. Дела озёрные

Дорога от Троице-Сергиева монастыря к Переяславлю на протяжении шестидесяти трёх вёрст пролегает по холмам, по долинам, между зелёными рощами и широкими полями. Не доезжая вёрст пяти до озера, от каменного креста, который стоит на вершине горы, открывается сам город Переяславль-Залесский. Купола старинного собора и нескольких монастырей собрались на берегу озера. Налево тихо движутся широкие воды, сверкает серебряной нитью горизонт, носятся над простором стаи белых чаек с розовыми клювами и лапками, ветер шумит в рощах и доносит далёкий колокольный перезвон.

Здесь, возле горы Гремяч, в июле 1688 года застучали первые топоры. Строились новые корабли – фрегат и две яхты.

По ночам на берегу горели костры. Лёшка Бакеев варил в котелке уху из знаменитой жирной переяславской селёдки. Отблеск костра падал на загорелое лицо Фёдора Троекурова. Фёдор был грустен. Нынче днём Пётр подозвал его и сказал, что боярин Троекуров приехал в Троице-Сергиев монастырь и бил челом самому Петру, чтоб Фёдора отпустили, а то он, боярин, откажется от сына.