Азбука. «Император» и другие мнения

Проснулся чуть ранее 05 часов, полежал. Встал, написал пост для ЖЖ, опять лёг и встал в 08.02.

Сегодня уже не буду пить ЗОВИРАКС. Может быть прекратятся боли (или хотя бы стихнут) и может быть сойдёт постепенно отёк с лица.

Завтра поеду к «Лору» к 10 утра.

Сам нашёл Лора. Алшибая исчез, не проявился.

Названия

Лучшие названия в Мексике.

Вулкан Попокатепетль, город Тегусигальпа.

Проснёшься среди ночи: «Тегусигальпа! Тегусигальпа! Теночтитлан!»

Народы

Народ, конечно, тот еще соблазнитель. Народу хочется нравиться. Но лучше бы ни перед кем не заискивать. Заискивать — правде вредить. Мне же надо говорить правду.

* * *

Народ не меняет власть. Он — бульон, из которого мы образуемся. Народ не в силах ничего изменить. Он рассеян, привязан к дому, к детям, к консервативной и аполитичной жене (большинство женщин аполитичны, к тому же при авторитарном режиме им — слабому полу, живётся лучше, им безопаснее), а профессиональных политиков у нас раз-два и обчёлся.

Обычно меняют режимы в стране политические партии во главе с профессиональными политиками. Это их job. Потому корабль России стоит, колыхаясь не болотистых волнах.

Между тем, Россию ожидают тяжёлые времена. У нас много пространства, много пресной воды. Всего того, что будет дорого цениться уже в ближайшие годы. Нам будет конец, если после Путина к власти придёт либерал, даже не либерал, а всего лишь такой же как ВВП.

Жестокие предстоящие времена предполагают появление фигуры. Жестокой, романтичной, одинокой.

Я? Я стар.

* * *

МУСОРНЫЕ НАРОДЫ — например, египетские современные арабы. Глупые крестьяне, живущие на древней цивилизации.

СЛОВЕНКИ — профессиональные жены американских миллионеров.

* * *

Толпа ненавидит героев.

Она бежит копаться в их грязном белье.

А высшие удовольствие для неё — убить героя. Как этот тип, как его, Марк Чапмэн, убил Леннона.

На Салтовке

Вспомнил архитектуру дома на Поперечной 22, на Салтовке:

Три квартиры на 2-ом этаже в нашем подъезде были отданы военным.

Наша, трёхкомнатная, была поделена так: моему отцу — Савенко В. И. — одну комнату. Две — майору Печкурову Павлу Ивановичу, у него жена и двое детей: Володька и Тамарка. Правда семья жила в Иваново-Франковске, жена «западенка» была, в русский Харьков ехать не хотела. Майор почти тотчас, впрочем, умер от лейкемии. В дивизии говорили, это потому что плохо питался, всухомятку, жена-то в Ивано-Франковске. Её таким образом винили.

После смерти Павла Ивановича приехали в Харьков учиться Володька — ему отошла меньшая комната и Тамарка — та стала жить в большей, вместе с ещё тремя подругами. В 1955 году они все отучились и уехали. Мать приезжала раза два из Ивано-Франковска, там осталась «западенка», русский Харьков ненавидела.

Детская моя память сохранила её как высокую костлявую злую женщину с золотыми зубами, иронического склада.

Две двухкомнатные квартиры на нашем этаже были распределены так.

Одна, ближе к лестнице стала принадлежать семье военного прокурора. Фамилия его была Позин. Жена и взрослый сын Валерка и сам прокурор, имени его не помню. Позины держались на дистанции. В длинных, голубых (прокуроры же) шинелях до пят, по утрам отправлялись на работу. Прокурорские с простыми военными не общались.

Угловая двухкомнатная квартира была отдана «морячке» и её мужу, вероятнее всего моряку, капитану какого-то ранга и двум вполне взрослым дочерям.

Когда в центе города был отстроен дом для военных, по-моему, по адресу улица Академика Павлова, она спускалась к реке (на другом берегу стоял Благовещенский собор). Как и сквер, который строили солдаты моего отца; то семья «морячки» получила там квартиру.

И Позины в то же время получили там же. Во всяком случае их не стало больше в доме на Салтовке. Съехали. А мы остались, опростились, наша семья, и дружили с простыми. Правда денег не покупку мне велосипеда маме моей одолжили семья Шепельских (два сына: Влад и Ленька-«сумасшедший» о котором у меня есть стихотворенье «А Александры Васильевны гроб! Тихо тогда выносили…»). Шепельские занимали квартиру на первом этаже во втором подъезде нашего дома.

Беба и Додик Тернеры жили как мы, в квартире с двумя соседями, но на первом этаже и в другом подъезде. У них в комнате было всегда зашторено. У них было двое детей, младше меня: Мишка и Лёнька. Мишка по-моему потом жил в Германии. В молодую еврейку Бебу я был влюблён маленьким мальчиком. Все последующие еврейки подруги моей жизни были её отражениями.

* * *

Помню, с отцом ездили на его «Яве», я — сзади.

Помню сидели у какой-то реки, глядя в воду. Молчали. Он не умел. Ему надо бы было что-то вякнуть, пробормотать и прижать меня к себе. Может, я бы был другой. Но он не умел, стеснялся.

И Евгения Леонидовича Кропивницкого. С тем от Долгопрудной пошли к каналу имени Сталина, кажется. И сели. Там был в воде труп розовой собаки рядом, плескался. Евгений Леонидович не спеша говорил об искусстве…