Бабаев

Три револьвера валялись на земле. Конвойные солдаты - четверо - ждали с ружьями у ноги. Лохматый пильщик прилип к забору - вот занесет колено... Пли!.. Зачем? Чтобы больше трупов?

Трое стояли, как живая насмешка.

- Как ваши фамилии?

Хотелось бы, чтобы не было ответа, чтобы это торчало что-нибудь безразличное - три окна, три доски от сломанного забора...

Трое переглянулись и молчали.

Развязать их и пустить? Или отправить к батальонному на толстой лошади? К тому, который приказал занять улицу...

Мелькнули дрожащие острые уши, недавняя темная муть, в которой тонули дома с тупыми углами, огоньки на площади, когда ждали командира... Потом странная женщина с зелеными глазами, деньги, брошенные на стол, и как она собирала их, жадно, как клюет курица...

Мелькнуло - пропало, но осталась, как след на снегу, усталость. Усталость и стыд. Это у стыда бывают такие холодные пальцы на иссосанных руках.

- Отвечать нужно, когда вас спрашивают! - выкрикнул он вдруг; глаза выкатились и впились в широкий лоб студента.

- Ведь это... не нужно вам, - упрямо сказал студент. - Ну, Петров, Иванов, Сидоров...

Посмотрел и вдруг улыбнулся рабочий подросток, а третий, отвернувшись, рылся взмахами медленных глаз в куче трупов.

- Ваше благородие, дозвольте доложить, Осипчук помер! - сказал и застыл с рукой у козырька появившийся откуда-то сбоку маленький солдатик Затуливетер. Подслеповатые глазки на вспотевшем лице; дрожат пальцы.

- Помер? Как помер?

- Так точно, кровью изошел, ваше благородие!.. Счас на площадь лазаретные линейки пришли, там их всех и положили... Фершал посмотрел, говорит: "Этот, говорит, готов..."

- А в других ротах?

- В других так что меньше - где два, где три... У нас больше всех...

"Я не послал разведки, - вдруг остро вспомнил Бабаев. - Обстреляли всю роту на ходу, без прикрытия... Спросят: почему не выслал разведки?.."

Показалось, что и теперь, от этих четырех конвойных и от маленького Затуливетра, ползет упрек. Качнулась широкая скула Осипчука и толстые губы, как он запомнил их сегодня ночью.

Похолодел и крикнул резко:

- Солдата убили - слышите? Это вы его убили! За что убили?

- А этих за что убили? - качнул головой на трупы рабочий с белесой бородкой.

- Молчать, хам! - весь вздрогнул Бабаев.

Пять-шесть частых выстрелов добросило вдруг из глубины улицы... Улица кривая, длинная - что там? Вторая линия баррикад?.. И еще, может быть, убили солдата. Может быть, нескольких?.. Нужно было обойти с флангов, дворами... пустить всю роту вперед, а не два взвода... Как же он это?.. Нужно теперь... или уже поздно?

Показалось, что улыбается насмешливо студент широким лбом и рабочие яркими щеками, что смеется, морщась, исчерченная пулями хатка...

Солдаты с фельдфебелем Лосем бросили уже тополь. Вот они сходятся по одному, молчаливые и тугие. Замыкают круг. Переглянулись с конвойными. Молодчина Везнюк говорит что-то взводному Волкотрубу, говорит, конечно, о нем, ротном, поручике Бабаеве. Встретил его там, где фонарь на углу. Не ночевал дома...

- Расстрелять их! - отчетливо уронил Бабаев старшему в конвое и отвернулся.

Были острые, резкие крики, два коротких залпа, и на земле в крови валялись три новых трупа.

Бабаев едва успел сосчитать: десять и три - тринадцать, едва успел повторить: десять и три - тринадцать, как со всех сторон бросился на него и охватил удушливый страх.

Небо стало молочно-белым; от него падали на землю, колыхаясь, широкие всплески облаков, как саван, и облили звонко-испуганные дома, а земля поднялась, зыбилась под ногами, краснела от напряженного хохота.

Горело на соседней улице, и спешил уйти клубистый дым. Мчались откуда-то, как табун, частые выстрелы...

Тонкий детский голосок в душе - остался там такой, как луговая трава, спрашивал удивленно: "Это зачем?"

И так отчетливо вспомнилась вдруг старенькая горбатая нянька Мавруша и пестрая корова на лужайке перед домом.

- Мавруша! Меня корова ругает! - бежит он к ней, плача.

- И-и, болтаешь, глупый! Как она тебя ругать может?..

Она ничего не знала, старая, и у нее были такие забытые черные пальцы и смятое лицо...

Вдруг повернулся, пошел вдоль улицы. Пошел куда-то в минувшее.

Тонкая девочка бежала ему навстречу. Девочка с робкой косою, в коричневом платье...

Остановится перед ним и скажет: "Сережа! Не за то, что ты - кадет..." И глаза будут строгие.

Зачем два солдата гонятся за нею - штыки наперевес? Такие жесткие, хищные два желтых пятна, и штыки наперевес!..

Девочка, бледная, белая, глянула на него, подбежав, огромными глазами... кто она?

Поднялось что-то к этим глазам знакомое, матово-черное... Такое же есть в его кобуре справа... Это зачем?

Девочка такая тонкая, белая, с такими огромными глазами... Обнять ее и над ней заплакать.

Острое вдруг ударило в грудь, обожгло, застонало.

Бабаев ляскнул зубами и упал навзничь.

Два солдата изогнулись возле, кололи убийцу штыками - бледную девочку в коричневом платье.

Потом пропали.