Бабл-гам

А потом я стал пить, и обед прошел довольно быстро. Я вообще перестал отвечать на вопросы, да их мне, прямо скажем, почти и не задавали, делал вид, что не вижу ни кривляний Мирко, ни того, как чешка делает ему минет под столом, а он подмазывает официанта, менеджера и весь персонал заведения, чтобы его оставили в покое и не мешали ловить кайф, ни кокаина, кочующего по тарелкам, я почти ничего не ел, только пол крабового салата и несколько кусочков имбиря, и девки тоже почти ничего не ели, под конец стол был заставлен нетронутой, никому не нужной едой, и меня чуть не стошнило, а потом мне пришло в голову, что на самом деле меня неотвязно преследует мысль поехать в «Нобу», и каждый раз, поднося ложку ко рту, я ожидал ощутить вкус сашими из лосося «нью-стайл» или фирменной темпуры, и каждый раз испытывал разочарование, в утешение я заказал горячее саке и забыл выпить, разговор — если это можно назвать разговором, — вращался вокруг таких тем, как мода на конверсы, дурное обращение модельных агентств с моделями, в частности, в Лондоне, кокаин, наркотик это или нет, жестокая нехватка кондиционеров во Франции, романтические комедии с Мэтью Макконахи, сумки «Марни», рак молочной железы, грязные сексуальные пристрастия политических деятелей и какой-то тип по имени Герберт, который трахнул их всех, причем дважды, брюнетка в очках завопила: «Rock is dead»,[15] — и все девки дружно, как по команде, стали рыться в сумках, извлекли свои пудреницы, пинцеты, помаду, блеск для губ, расчески, автозагары с блестками и несколько секунд усердно в полном молчании красились, а потом брюнетка поднесла правую руку к правому уху и сказала: «Okay… Okay girls… Rock is forever»,[16] и все дружно спрятали свои орудия труда и снова стали есть и трещать. Я взял немного кокаина на кончик пальца, потер себе десны и не ощутил ничего, даже легкой горечи, из кармана у пресловутой чешки торчал французский паспорт, несколько раз я замечал вспышку фотоаппарата, на улице не было ни одной машины, мне казалось, что со мной все это уже происходило, на Мирко напал тик, еще более сильный тик, чем обычно, — я был в полной паранойе. Именно в эту минуту я решил, что не стану никому бить морду, тем более бедной старушке, а доведу свою идею до конца, совершу нечто куда большее, чем простое рукоприкладство: я решил кого-нибудь уничтожить, сломать кому-нибудь жизнь, разрушить чью-то судьбу, без всякого повода и незаслуженно, выбрать невинное создание, кого-то, кто мог бы быть счастлив, кто еще не испорчен, кто всему верит, у кого вся жизнь впереди и кто полон надежд, и превратить в отребье вроде меня, кого-то, кто сейчас спит, грезит о любви, о будущем, ни на миг не подозревая, что его гибель уже предрешена мною.

И ровно в эту минуту я перестал скучать.

Глава 5

Закрытый показ

МАНОН. Сисси трахалась со всем белым светом. Я в этом никаких проблем не видела: это ее проблемы. Я ее не судила. Не презирала. Почти наоборот, на самом-то деле.

Каково жить одной — когда я говорю «жить одной», это значит, что я не только одна в квартире, это значит, что я одна с утра до вечера, с понедельника по воскресенье, и сколько бы народу ни находилось со мной в одной комнате, кто бы ни смотрел на меня, кто и что бы мне ни говорил, я одна с тех пор, как родилась на свет.

Так что я бы предпочла трахаться тоже.

Но я и не завидовала Сисси, просто питала к ней некоторое почтение: то почтение, с каким относишься к вещам, которые выше твоего понимания. Вот так взять и пойти, сразу, все равно с кем, все равно когда, да еще почти задаром. Неужто она совсем себя не уважает, если разменивается подобным образом? Интересно, что творится у нее в голове. Я надеялась, что это просто наивность, что она всякий раз считает, будто это ее последний, единственный, «мужчина ее жизни»; неужто стоит кому-нибудь похлопать ее по заду, как она уже видит себя замужем? Или разочаровалась в чувствах, утратила все иллюзии, достигла порога необратимости, когда больше ни во что не веришь и хочешь иметь лишь то, что имеешь: сомнительное удовольствие коллекционировать грубые, эгоистичные случки в незнакомой комнате, где ноги твоей больше не будет.

К несчастью, в голове у нее, по-моему, не творилось ровно ничего. Сисси была круглая дура. Ее спрашивали, который час, — она говорила, который час. Просили кофе — она тащила кофе. Одолжить пятьсот евро? Сию минуту. Перепихнуться? Только попроси.

Иногда в ее смену целые столики в Trying покатывались со смеху, показывая на нее пальцем. Она не замечала. Приносила выпивку, меняла пепельницы, вытирала столы, смеялась вместе со всеми, спасибо, до свидания. Я спрашивала, знает ли она этих людей: «Это мои друзья». И всё. Любой, кто с ней спал, становился «другом».

«Друзей» у нее было навалом.