Бабочка

Сеймур Вайзман очень осторожно снял очки и вытер их о белоснежный халат. Он вновь надел их, скрестил руки на груди, проницательно посмотрел на Беверли и сказал:

— Деточка, вы меня дурачите или вы действительно так наивны? Вы в самом деле думаете, что можете прийти сюда и просить меня прооперировать бесплатно?

— Нет, сэр, — ответила она, в речи ее послышались отголоски акцента жителя Сан-Антонио. — Никогда ничего в жизни я не просила бесплатно. Если я чего-то хочу, то я работаю для этого. Я буду работать на вас, доктор Вайзман. Я должна работать на Эдди, потому, что я его должница, но на вас я тоже буду работать. Столько, сколько скажете. Только, пожалуйста, сделайте мне лицо.

Он задумчиво посмотрел на нее.

— Вы медсестра?

— Нет.

— Умеете печатать?

— Нет.

— Знаете медицинскую терминологию?

— Нет.

— У вас есть свидетельство об окончании средней школы?

— Нет.

Он был поражен.

— Что вы умеете делать?

— Все, что нужно. Я подметаю пол и мою посуду.

— У нас нет посуды в офисе, и полы у нас есть кому подметать. Сколько вам лет?

— Девятнадцать.

— Ваши родители знают, что вы здесь?

— Мои родители умерли.

Он слегка нахмурился.

— Понятно. Кто заботится о вас в таком случае?

— Никто. Я самостоятельна с четырнадцати лет.

— Вы с Юга?

— Некоторое время я жила в Техасе.

— Как вы жили?

— Я работала на женщину по имени Хэйзл.

— Что вы делали?

— У Хэйзл был публичный дом. Там я жила три года. Я была одной из девушек. — Она добавила тихо: — Меня поместил туда мой парень, Дэнни.

В кабинете повисла тишина. Каждый звук, доносившийся снаружи, слышался очень отчетливо: машины на Родео Драйв, дробь женских каблучков, сирена вдалеке. Сеймур Вайзман опять снял очки и протер их, хотя в этом не было необходимости. Внезапно ему вспомнилось то, что он на протяжении многих лет пытался забыть, не разрешал себе помнить. Что в этой странной молоденькой девочке возбудило в нем нежелательные воспоминания? Он взглянул ей в глаза и увидел огонь сильной и решительной души. Он подумал о борделях в Техасе и парнях, использующих некрасивых девочек, у которых нет родителей.

Потом он произнес:

— У меня дочь твоего возраста.

В тот же вечер он поместил ее в частную больницу и следующим утром начал работать с ее носом. Хрящ для изменения формы подбородка он заимствовал из ее седьмого ребра, над ушами он будет работать в последнюю очередь.

Беверли лежала на операционном столе. Медсестра попросила ее приподняться, чтобы положить пластинку с проводом — это нужно для электроприжигания, объяснила она. Когда Беверли это делала, медсестра заметила татуировку на бедре.

— Какая прелесть, — сказала медсестра. — Это бабочка, да?

Доктор Вайзман вошел в операционную с поднятыми кверху руками в перчатках. Он взглянул на татуировку и сказал:

— Если хочешь, я могу удалить это, Беверли.

Но она ответила:

— Нет. — Пусть бабочка каждый день напоминает ей о Дэнни Маккее.

Было больно, но Беверли держалась. Уколы местной анестезии, скрежет, когда надпиливали кости носа, вкус крови, стекающий по гортани, накладывание швов. И бесконечные дни и ночи в больнице, куда никто не приходил навестить, не приносил цветов, а были лишь накрахмаленные женщины с накрахмаленными улыбками, ухаживавшие за ее телом. И долгие часы на операционном столе, и долгие часы ожидания, когда все кончится, распухшее лицо в зеркале, повязки и запекшаяся кровь. Все десять мученических недель Беверли думала лишь об одном: из меня должно что-то получиться. Когда я буду готова, я снова встречусь с Дэнни Маккеем.

Доктор Вайзман закончил, и Беверли увидела, что он практически полностью стер лицо, которое так презирал Дэнни, предпочитали некоторые клиенты Хэйзл и которое приводило в такую ярость ее отца. На месте прежнего он создал лицо незнакомки.

— Ну как? — спросил он в день выписки, когда сняли последние швы и повязки.

Беверли чувствовала себя неуверенно. Честно говоря, она выглядела ужасно. Синяки превратились в желтовато-зеленые пятна, на месте швов краснели линии, лицо все еще было опухшим. Хотя через это уже проглядывало кое-что. Нос определенно стал меньше, подбородок больше не западал, уши, как и полагается, аккуратно прилегали к голове.

— Не волнуйся, — сказал доктор Вайзман, по-отечески кладя ей руку на плечо. — Синяки скоро исчезнут, припухлость спадет. Рубцы пройдут, немножко загара, и кожа будет прекрасно выглядеть. Хочу дать тебе совет. Сделай четче линию ресниц и измени прическу. Станешь похожа на кинозвезду.

Она поселилась в мотеле в западной части Лос-Анджелеса и еще три раза посетила доктора Вайзмана. Наконец появилось лицо, которое он ей обещал. Когда она пришла к врачу в последний раз, она была готова платить.

— Я работаю в кафе у Эдди и зарабатываю девяносто долларов в месяц, — сказала она. — Я могу посылать вам пять долларов каждые две недели. Скажите мне, когда приходить, доктор Вайзман. Я могу делать здесь все, что потребуется; Если хотите, я буду приходить в выходные…

Он остановил ее: