Бабур (Звездные ночи)

Что ж, мавляна Фазлиддин назначен личным зодчим повелителя, обласкан им, чему сначала можно было всей душой радоваться. Мирза Бабур вместе с зодчим наметил план возведения в Андижане на много лет вперед медресе и библиотек, он принял предложение мавляны по этому поводу да еще сказал, что Ханзода-бегим, пока мы будем в походах, будет приглядывать за строительством, и все планы, все их детали надо уточнять с ней.

Когда мавляна думал о новых встречах с бегим, его сердцем овладевали и страх, и сладкое ощущение счастья.

Но вот вчера стало известно о том, что Бабур собирается в новый поход на Самарканд и что поход этот потребует всех сил, всей казны государства, строительные дела отложены на неопределенное время. Ну, а если Бабур не сможет взять Самарканд, если он, не дай того аллах, вообще будет побежден? Тогда все мечты мавляны сами по себе развеются. Но даже возьмет Бабур Самарканд, — ведь это значит, что он там и останется повелителем Мавераннахра. Так проявит ли он прежнюю заботу о Фергане? Более всего благоустраивают столицы, а разве будет тогда Андижан столицей?

Все дела мавляны, все его планы в этом бренном, непрочном мире построены на песке…

Мулла Фазлиддин перелистывал книгу по геометрии почти бесцельно, и настроение его портилось все больше и больше.

В ворота постучали. Старый слуга, чистивший деревянной лопатой навоз у коновязи под навесом, пошел к калитке. Потом возвратился к айвану, доложил:

— Мулла, кто-то хочет к вам войти.

— Кто же этот «кто-то»?

— Весь в лохмотьях, но, видно, здоровый джигит. Говорит: «Я его племянник»… Велел ему стоять у ворот, подождать.

— Племянник? Погоди-ка, погоди-ка, — мулла Фазлиддин встал с места, сунул босые ноги в кожаные кавуши[78] и направился к полуоткрытым воротам.

Высокий джигит, в растрепанном пропыленном чапане и вдрызг изношенных чарыках[79]

, стоял не двигаясь и сверкал глазами. Взгляд, улыбка его знакомые-знакомые.

— Дядя мулла! — не выдержал пришелец и кинулся навстречу.

— Тахир! Тахирджан! — Мавляна обнял его, крепко прижал к себе, — Жив, жив племянник мой назло всем смертям! Хо, я тебя узнал с трудом!.. Ты так изменился!.. А что с твоим лицом?

— Э, не спрашивайте, дядя…

— Ну, ладно, пойдем! Потом все расскажешь…

Все воскресло в памяти муллы Фазлиддина в первый же миг этой встречи.

Нет, три года назад Тахир не погиб, слава аллаху, остался жить лихой парень, сорвавший Султану Ахмаду его нашествие… А этот шайтан — нукер того, знатного шайтана, бывшего властителя Самарканда, — думал, что своей пикой убил Тахира, и покинул двор… «Бедная сестра моя, — думал Фазлиддин, — так в себя и не пришла, как увидела сына ничком в луже крови». А Тахир при помощи табибов[80], приведенных дядей, через три дня пришел в сознание. Удар пики повредил легкое, но сердца и печени не задел, молодость Тахира и его сила помогли ему постепенно встать на ноги. Родные и соседи говорили, что смерть, пришедшую к Тахиру, взяла на себя его мать. Мулла Фазлиддин справил сороковины в память покойной сестры, ушел из Кувы и — потерял следы племянника.

— Как отец, жив, здоров? — спросил мулла Фазлиддин, приглашая Тахира подняться вверх.

Тахир постеснялся сесть на курпачу в запыленных чарыках, присел в сторонке.

— Отец передавал вам большой привет… Да я, дядя, с год тоже не был в Куве… Родственники нашли вдовушку-старушку, чтобы ухаживала за отцом, а я… я все время вспоминал там маму, и не захотелось мне больше жить дома.

Причина, конечно, была не в тоске по матери. Из головы Тахира не шла несчастная Робия, ее крик о помощи не забывается. В позапрошлом году добрался он до самого Самарканда, по дороге работал жнецом, сопровождал караваны и везде и всюду искал Робию, расспрашивал про нее — «сестренка моя, увели ее нукеры Султана Ахмада». Никаких следов, ничего!

Время было смутное. Султан Ахмад умер в тот же год, когда наступал на Фергану, и войско его рассеялось, и трон захватил его брат Султан Махмуд, а потом его отпрыск Байсункур. Брат шел на брата, сын на отца. Один человек рассказал Тахиру, будто в Ташкенте многих наложниц продавали. Кинулся туда. В прошлом году осенью пешком добрался до самого Ташкента, кормился плохо, обносился весь. Не было и там Робии. Жизнь вот идет, как замутненная река. Тахир чувствовал тщету своих поисков — поди найди жемчужину в мутной реке, — но остановиться не мог.

— Племянник мой, то, что ты три года без устали ищешь бедную девушку, выказывает доброту твоего сердца. Я признаю, верность — достоинство настоящего мужчины. Но наудачу бродить — наносить себе вред. Да и пойми: у девушки своя судьба. Предназначенное — исполняется. Если она жива, то… кто-нибудь на ней женился. И теперь у нее есть и дети. Ведь не оставят же ее в девушках целых три года? Ты сам подумай.

— Я давно уже думал об этом, дядя… А хочу я смыть перед нею свою большую вину… Только…

— Какую вину?

— Робию родители хотели отправить в Андижан, это я уговорил ее остаться в Куве.

— А откуда ты мог знать тогда, что произойдет, племянник?