Багратион

Эти слова произнес крестьянин из деревни Росасны, стоявший в толпе народа обок с толстой купчихой, похожей на большой мучной лабаз. Одет был этот крестьянин в серое полукафтанье и белые порты. Его сосед и земляк, постарше, в армяке дикого сукна и черных кашемировых штанах, горячо поддакнул:

- Где там! Что уж!

И для пущей убедительности звонко прищелкнул языком.

- Может, числом-то Бонапартий и поупрямей наших оказывает, а только хоробростью, верно, сдаст, - сказал третий росаснинский крестьянин в ямской поярковой шляпе с плетеной кисточкой позади, - душа влияет. Когда летось кум-ат Сватиков, Агей Захарыч, домой на побывку приходил, он объяснил: "Русский воин тем иного забьет, что больно к отечеству своему пристрастен. И жизнь ему самая в полушку, коли Расея от того пользуется". А кум-ат близ двадцати годов солдатствует, зря не сбрешет...

И трое односельиев из Росасны - они вчера приехали в город по подводным делам, да и застряли здесь - согласно закивали головами.

- Смир-рно! Под знамя! На кр-раул!

Команда эта разнеслась по войскам, повторенная десятки, а может быть, и сотни раз во всех концах строя. Стальной блеск штыков взметнулся кверху и застыл в воздухе, как молния, внезапно остановленная на полете. Разноцветные полотнища знамен там и сям заколыхались над штыками. Росаснинцы стояли невдалеке от того места, где белое знамя Смоленского пехотного полка - того самого, который так славно бился с французами две недели назад у салтановской плотины, - тихо плескалось на высоком древке. Его крепко держал старый, болезненного вида солдат с перевязанной челюстью.

- Ребятушки, - воскликнул росаснинец в белых портах, - да ведь сам он это, Сватиков Агей Захарыч, легок на помине... Ей-пра!

- С места не сойти! - радостно подтвердила ямская шляпа. Никола-угодник! Как же его свело-скрючило!

После салтановского боя, когда рядовой Сватиков спас полковое знамя ценой разбитой челюсти, он уже и не выпускал его из рук. И хоть не был подпрапорщиком, но как георгиевский кавалер, отличный по верности своей солдатскому долгу, особым приказом генерала Раевского назначен был за подпрапорщика в знаменный взвод. Действительно, это он стоял сейчас перед глазами изумленных земляков, строго нахмурив седые брови и упрямо устремив неподвижный взгляд...

Парад кончился. Войска стояли вольно. Главнокомандующие сошли с коней и, окруженные свитами, медленно обходили сломавшиеся солдатские ряды. С деревянных тротуарных мостков, со дворов и из палисадников белоголовые старики и женщины с малолетними детьми на руках рвались к Багратиону и кричали:

- Ваше сиятельство! Спаси Смоленск! Не отдавай!

И Багратион, поднимая руку, словно для присяги, ласково отвечал им:

- Не отдам, други! Честь моя - не отдам!

Наслаждаясь близостью своего любимца, солдаты теснились к князю со всех сторон. Сперва Олферьев отодвигал их, а потом перестал.

- Алеша, - сказал ему Багратион, - кликни-ка, душа, маркитантов. Для пули нужен верный глаз. Штык требует силы. А солдатскому желудку без каши да хлеба долго быть нельзя...

- Ура, отец наш! - закричали войска.

Добрая дюжина шустрых военных торгашей вынырнула, словно из-под земли, со своими тележками. Князь Петр Иванович вынул из большого сафьянового кошеля, который Олферьев держал наготове, пригоршню звонких серебряных рублей и швырнул маркитантам. Затем показал солдатам на тележки, заваленные булками, кренделями, румяными калачами, сайками, пряниками и прочим подобным товаром.

- Ваше! Ешьте на здоровье, други! Солдаты кинулись на угощенье. Рубли летели, поблескивая.

- Ура! Здрав будь, отец!

Барклай смотрел на эту сцену и с величайшим трудом давил в себе неудовольствие. Глупцы! Бранят его за гордость и чопорную холодность, пусть! Может быть, и плохо, что он не умеет, подобно Багратиону, воздействовать своей личностью на других в желательном для себя смысле. Но зато ведь и на него самого повлиять со стороны невозможно. Скоро, очень скоро Багратион в этом убедится. Нет, ни фиглярить, ни расточительствовать он не способен! Он не богат, как и Багратион. А бедные люди обязаны быть бережливыми и не бросать дорогих денег на ветер в погоне за дешевой народностью своих имен. Разве Барклай не заботится о солдатах? Разве они не сыты? Или в лохмотьях? Ничуть не бывало! Но он делает это совсем иначе, чем Багратион. Он правильнее делает это.

Михаил Богданович плотно сжал губы и, прихрамывая, зашагал к первой бригаде сводной гренадерской дивизии. Он уже добрался до карабинерной{42} роты ближайшего полка, когда ухо его отчетливо уловило едкое солдатское слово:

- "Болтай да и только" ползет!..