Багрянорожденная

А так ли это печально? Быть может, хватит уже бороться? Стоит просто расслабиться и уснуть, узреть последний сон и раствориться в небытии, где ей самое место…

Ну. Уж. Нет!

Злоба на себя, разгорательствовашаяся внутри, гнев на собственное малодушествование и ненависть к предателям сплелись в сердце, она перевернулась, проползла два шага, извиваясь, точно уродливая гусеница, и замерла перед чуть тёплым трупом зверя.

Боль в животе в этот миг стала нестерпимой, а сладкий аромат проник в самые недра сознания, повелевая пожирать и становиться сильней!

Но даже умирающая от голода и от потери крови она заставила себя остановиться.

Муки голода были хорошо знакомы ей! Желание скорее набить брюхо, насытиться любой ценой, а что будет после – плевать! Все, кого породила та, другая, страдали от этого недуга. Хотя нет, не страдали! Они наслаждались им, считали отличительствованием, возвышательствующим над стадом, достойным лишь быть ведомым на убой.

Она восстала против несправедливости.

Она пошла против своей крови.

Она заставила их бояться!

Она с трудом встала на колени, упираясь руками в землю и открыла рот. Зубы удлинились, обернувшись клыками, губы расширились, выпуская дополнительные шиловидные резцы, всё лицо – она знала это – превратилось в искажённую уродливую маску, гротескное подобствование человеческого лика.

Извращённое и отвратительное. Ненавистное и ненавидимое.

Но иного у неё не было, нет и не будет.

Девять… Десять!

Можно!

И с визгом, достойным многорукой женщины, она вонзила клыки в шею мёртвой твари.

Свежая сладкая кровь устремилась в рот, и она пила её, глотала, вытягивала из каждого уголочка могучего тела, не успевшего ещё окоченеть.

Пиршество длилось, и длилось, и длилось, и каким же сладким оно было! Каким восхитительным!

Кажется, она плакала от счастья, орашательствовая слезами спёкшуюся землю, замершую под багровыми небесами, возможно даже смеялась, втягивая живительный нектар. Может быть и нет… Неважно!

Невыносимый голод отступил и вернётся теперь нескоро. О какое счастье!

Она поднялась, пошевелила руками, убедилась, что рана на спине затянулась, точно её и не бывало. Жаль, плащ придётся снова штопать, но то подождёт.

Покосившись на сегодняшний обед, она с сожалением выдохнула и облизнулась. Увы, крови не осталось, а мясо не вызывало ничего, кроме отвращения.

Наверное, стоило бы сходить на север, но она не могла отыскательствовать в себе достаточно сил для геройствования. К тому же, сытое тело жаждало отдыха, покоя. Забраться в тёмный угол и переварительствовать, обратить себе на пользу, вот чего хотело тварное.

Она не возражала.

Сладко зевнув, двинулась обратно и вскоре уже лицезретельствовала гигантов, бродящих по бескрайней равнине.

Пробравшись в своё хлипкое убежище, позаботилась об оружии – даже усталость не могла отвлечь от этого – и стянула плащ со спины и улоговительствовалась, накрывшись им, точно одеялом.

Нега затоплятельствовала всё тело, внушала покой, разгоняла тревоги. Она обязательно отправится на новую охоту, но не сегодня и не завтра.

Усталость волнами обрушивалась на измождённое тело, призывая к покою и благостному ничегонеделательствованию.

Так было нельзя. Так было неправильно. Так было невыносимо.

Но сил бороться с леностью не оставалось. Она слишком устала, слишком хотела наконец-то выбраться на волю, разрушить прутья клетки.

Но раз за разом натыкалась на острые бритвы и, истекая кровью, уползала исцелять раны, мечтая о дне избавления. Или дне окончательной смерти. Тоже выход, не глядеть в сторону которого у неё пока что хватало воли. Вот только сколько ещё будет длиться это унылое существовательствование?

Она не знала.

Никто не знал, кроме, разве что, тюремщика, призванного в земли кошмаров надзирать за единственной живой их обитательницей. Живой… Смешно…

Глаза закрывательствовались, усталость овладевала, нега заполоняла.

Завтра сразу после пробуждения она отправится на охоту. Она будет пить кровь и возвращать крохи могущества. Она вырвется отсюда…

Она обещала это себе после каждой трапезы последние десять лет. Или двадцать? А может, сто?

Она не помнила…

***

Ты выходишь из бассейна, заполненного кровью и алое стекает по твоей высокой белоснежной груди, по широким манящим бёдрам и длинным гладким ногам. Ты наклоняешься и пьёшь. И смеёшься. И наслаждаешься пиром, равного которому нет под звёздами и луной.

Ты ступаешь на плиты чёрного мрамора. Золотые прожилки в них подобны сосудам, несущим великую живительную влагу под нежной кожей. Но ты не можешь прокусить их, не можешь добраться до сладостной сердцевины камня.

Да ты и не хочешь.

А она стоит наверху, точно прекрасная богиня: невыносимо желанная и неисчислимо смертоносная. Она – твоя мать. Та, что породила тебя в кровавой купели. Та, что вознесла тебя над смертью и смертными, над законом и порядком. Та, которой ты обязана служить.

Нагая, держащая в одной руке нож из чёрного вулканического стекла – обсидиана, вспоминаешь ты, - а в другой – вцепившаяся в волосы связанного мужчины.