Багровый снег

– Надюша, я считаю, что тебе лучше остаться, – заметила Анна Кирилловна. – Я отвечаю за тебя перед твоей матерью. Ты слышишь, что творится там? Стрельба! Взрывы! Вдруг что случиться?

– Вдвоём идти безопасней, – возразила Надя. – И еды мы сможем принести больше. У нас ведь ничегошеньки нет.

Она всё-таки настояла на своём и отправилась вместе со Стешей. Улицы города производили пугающее впечатление: осколки стекла и снарядов, кровь, мёртвые тела, не смолкающий обстрел… Через всё это две девушки бегом побежали вдоль домов к ближайшему магазину. Их обогнал какой-то офицер и вдруг упал, сражённый шальной пулей прямо в голову. Пули свистели. Стеша бежала вперёд, непокорные волосы её растрепались, а щёки горели. Надя старалась не отставать от неё и не смотреть по сторонам, чтобы не видеть страшных картин.

Магазин оказался заперт. Недолго думая, Стеша схватила булыжник и разбила им витрину.

– Стеша! Разве можно? Ведь это воровство…

– И что же? Все эти магазины и склады всё равно будут разграблены. Народ ныне шибко оголодалый и безо всяких понятий. А мы что ж? Война, барышня, есть война. Стойте здесь с нашими лукошками, а я вам в них покладу всякой всячины, – Стеша пробралась в магазин и в считанные минуту доверху набила корзины продуктами. – А теперь, барышня, айда, покуда чего не вышло!

И снова припустились по улицам. Посреди дороги лежал убитый. Стеша перескочила через него, словно то было бревно в лесу, а Надя остановилась, вдруг растерявшись, испугавшись чего-то. Горничная ухватила её под локоть сильной рукой и потянула за собой:

– Да очнитесь вы, барышня моя нежная! Убьют же!

В подвале их ожидали с волнением. Стеша гордо демонстрировала добычу с видом бывалого охотника, хвастающего пойманной дичью, рассказывала подробно о происходящем на улицах. Ничего-то не пугало её, не огорчало, не приводило в уныние. Немного грубоватая, громкоголосая, Стеша всё время суетилась, приглядывала за ранеными, пыталась развеселить «честное общество» смешными историями, которые умела рассказывать удивительно комично, заряжала всех своей неукротимой энергией. Надя немного завидовала такому лёгкому характеру, которому всё нипочём, и была благодарна Стеше уже за то, что она есть, потому что без неё в этом подвале было бы ещё мрачнее и безотраднее.

Две недели длилась осада. Две недели великий город находился под перекрёстным огнём. Две недели разрушался он беспощадно. Две недели гибли и гибли без вины люди. Люди погибали на улицах и площадях, куда выгонял страх погибнуть под обломками рушащихся знаний, в подвалах и погребах. В Божиих храмах, кресты которых стали лучшим прицелом для большевистских орд. Наконец, украинская армия бежала, и большевики заняли город. Марлинские покинули подвал и поднялись в свою квартиру. В ней царил настоящий кавардак, потому что при обстреле один из снарядов пробил крышу. Обдумать, как быть с полуразрушенным жильём не успели.

В тот же вечер на квартиру явились несколько красноармейцев во главе с евреем-комиссаром, который с порога осведомился:

– Где здесь профессор Марлинский?

Фёдор Степанович сидел в усыпанной битым стеклом гостиной, в длинном пальто, положив ногу на ногу, и невозмутимо взирал на вошедших.

– Я профессор Марлинский. Я так понимаю, это арест?

– Правильно понимаете. Вы опасный контрреволюционер, и мы не можем позволить вам оставаться на свободе в нашей стране, – это было сказано с апломбом и театральным жестом. – Пройдёмте!

Фёдор Степанович неспешно поднялся, оправил пальто. К нему бросились мать и жена, но он знаком остановил их.

– В их стране нам места нет, – криво усмехнулся он. – Аня, передай Родиону моё благословение. Прощайте, матушка.

Мария Тимофеевна простёрла к нему руки, а затем закрыла лицо так, что лишь полные отчаяния глаза провожали высокую фигуру сына, уводимого в неизвестность. Анна Кирилловна бросилась следом, но муж приказал ей не терпящим возражений тоном:

– Аня, останься с мамой. Никуда не ходи. Прощай.

Первые четверть часа после произошедшего в доме царила гробовая тишина. Затем Анна Кирилловна болезненно согнулась, накрыв голову руками, и не заплакала даже, а заскулила по-бабьи:

– Пресвятая Богородица, ну, почему же он такой упрямый?! Почему ему не жалко ни себя, ни нас?! Если бы он принял предложение Никифора Захарьевича, если бы скрылся… Ему уехать надо было! Я ведь говорила ему! Я говорила!

– Молчи, Аня, – тихо произнесла Мария Тимофеевна. Лицо её было белее полотна, а губы, которые она нервно покусывала, вздрагивали. – Наревёшься ещё, успеется… Надо же… Надо же делать что-то! – она резко поднялась, прямая и твёрдая, как её сын.

– Куда вы, матушка?

– Пойду к княгине Марии Сергеевне. Может быть, она сможет помочь!

– Ах, да чем же она поможет? Её госпиталь закрыли, её муж – офицер, близкий к Царской семье!

– Не останавливай меня, Аня, – отозвалась Марлинская холодно, надевая шубу. – Я не могу сидеть, сложа руки. Я должна идти, делать хоть что-то.

– Тогда и я с вами пойду.

– И я, – сказала Надя с дрожью в голосе. – Я не могу оставаться здесь…