Багульника розовый дым

В суровые послевоенные зимы в нашем таежном краю падеж скота был нередким явлением, и места захоронений, куда свозили эту несчастную худобу, привлекали стаи серых бандитов, которые все более увеличивали свое звериное поголовье. За каждого убитого зверя охотникам полагалась какая-то премия, но волки явно не читали этих приказов и регулярно чинили свои кровавые расправы на больших дорогах. Слава ли Богу, что в свои двенадцать лет Валерка уже покуривал, хотя мама и отсыпала ему иногда за это. Он знал, что эта «дама» долго сидеть не будет и потому решение принимал мгновенно. Оправившись немного от испуга, Раечка, как и подобает женщине, полностью доверилась брату. Она была младше. В их небольших брезентовых сумках, сшитых мамой из старой плащ-палатки, лежали тетради, книги и отдельно завернутый в холстину, далеко не изысканный обед, состоящий из двух-трех картофелин, куска черного хлеба и чекушки с молоком. На этот момент в сумках оставались только тетради и учебники. Валерка прыгающими пальцами чиркал, как назло, ломающиеся и гаснущие спички, а его маленькое сердце глухо отбивало эти тягучие секунды, казавшиеся целой вечностью. Смятые тетрадные листы небольшой горкой лежали на снегу. Наконец, бумажный, прикрытый ладонью костерок вспыхнул, и вместо видневшегося силуэта волчицы в наступившей темноте жутко засветились ее глаза. Увидев огонь, она вскочила, беспокойно вглядываясь, и ее былая уверенность, похоже, оказалась вплотную с желанием убежать. Расчетливо и экономно пацан вырывал по одному листочку и бросал в огонь, зная, что пока костерок живой, она не нападет. Волчица нервничала и уже не могла успокоиться, она садилась, будто на угли, мгновенно вскакивала, но какая-то сверхъестественная сила продолжала удерживать ее на месте. Хищники хорошо чувствуют состояние своих жертв. Огонь, конечно, оттягивал ее решение, но ей передавалась вся безысходность этих маленьких существ, борющихся со своим страхом за жизнь, используя свой последний шанс. Огонь будоражил ее сознание, в памяти метались языки лесных пожаров. Языческий трепет перед стихией огня был сильнее любой страсти, желания и голода. Табу! И потому любой зверь бежит от огня. Только человеку дано водить дружбу с этой необузданной стихией. Понежиться в баньке или на лежанке, согреваясь от камелька, отварить картошечку или, как сейчас принято говорить, обратить во благо контролируемую реакцию горения.

Покрякивал мороз, но руки детей немного отогревал животворный огонь, а количество листочков исчезало прямо на глазах, увеличивая на снегу большую черную проталину. Уже спалили варежки и легкую одежонку. Валерка готовил самокрутку с махоркой, чтобы, если погаснет костер, прикурить и этим огоньком протянуть время. В коробке оставалось несколько спичек, которые он тоже планировал зажигать по очереди. Когда уже догорали последние несколько листочков, волчица вдруг вздрогнула, резко потянула носом и, будто определив направление, метнулась с дороги в темнеющие на берегу лохмы ерника. И только немного погодя дети услышали невдалеке скрип приближающихся саней и тревожный голос отца, погонявшего свою единственную лошадиную силу. На сене, брошенном в розвальни, лежала двустволка. Серко, косясь и вскидывая голову, храпел, почуя близость зверя. А наша Жучка уже ощупывала носом проткнутый волчьими лапами глубокий снег и, щетиня черный загривок, рычала с лаем, в смертельной злобе скаля белые зубы, надрывно переходя на фальцет. Совсем по-особенному, не как обычно, когда она, радостно повизгивая, вызванивала на весь лес, веселым лаем оглашая окрестности, плясала вприсядку вокруг дерева, щерясь на вершину, куда только что загнала испуганную дымчатую белку или соболя.

Отец, досадуя, больше обычного суетясь и беспричинно понукая лошадь, выдавал свое еще не прошедшее волнение. За его широкой спиной было уютно и спокойно. Нависающие над дорогой вершины сосен и елей медленно плыли перед глазами. Скрипели полозья, да изредка фыркал Серко, старательно исполняя свой повседневный лошадиный долг. Холодное небо многочисленными звездами глазело на микроскопические человеческие страсти, на всех нас и происходящее вокруг на этой маленькой грешной планете, летящей в капельке голубой атмосферы среди черной непостижимой бездны огромного мироздания.

На следующий день местный охотник дядя Дема Бродягин из своей довоенной «трехлинейки» достал-таки зверюгу и, положив ее на сани, этаким фертом подъехал к нашему дому. Мы все высыпали посмотреть на трофей. Я был еще маленький, но, увидев мертвую волчицу, лежащую с впалым животом и прикушенным посиневшим языком, не смог обрадоваться вместе со взрослыми. Не знаю почему, но чем дольше я на нее смотрел, тем сильнее барахталось во мне чувство справедливости, которое восторжествовало, смешанное с подступившим комком какой-то неизъяснимой жалости.

Капитан Власенко