Байкал - море священное

Филимон Лохов нынче в силе, денежка завелась, куда против нее? Велел крикнуть себя на деревенском сходе старостою, и — крикнули… Думал поставить новую избу на отчем подворье заместо старой — осела изрядно, окошки едва ль не вровень с завалинками… По потом решил сделать по-другому. Зашел как-то на подворье к бывшему деревенскому старосте: просторно и ладно, соринки не встретишь, а уж изба — на удивление — весела и высока, зажмурился, разглядывая узоры на ставнях и па ярко крашенных царских воротах. А хозяйка тоща, и парни тоже худые, мосластые, воротят нос, слова доброго не услышишь. Помнилось: не но чину им изба… Сказал хозяйке, чтоб уступила, за деньгами не постою… Обиделась, залетела в сенцы, слезьми обливаясь, сыскала голячок — и на Лохова, как на вшу какую-то… Зря она!.. Зря!..

Лохов на злое дело не памятлив, вроде бы позабыл про унижение, случившееся на виду у честного люда, а только засела в голове думка про избу бывшего старосты. И впрямь, не по чину нм изба… А мне бы в самую пору. Кто я есть нынче? То-то… И начал мало-помалу раскручивать: то покосу не додаст вдове в мирской дележ, то повинность, от которой одна морока, прибавит, то в нечаянный расход введет, взяв с сиротского подворья подводу на извоз… Дивились на деревне Филимону: давно ли был свойский с головы до ног, в мозолях и шишках от многотрудной крестьянской работы? Был, да, видать, весь вышел… Не отступал от своего. Уж куда только вдова не подавала жалобы, кому не кланялась слезно. Все понапрасну: на глазах худело хозяйство бывшего старосты, работники за версту обходили некогда богатое подворье, сказано было: с Лоховым лучше не ссориться, — и вот наступил день, когда, отчаявшись, пришла вдова к Филимону, уронила жалобно:

— Не погуби… Иль мало для тебя мой мужик исделал?..

Не любил Лохов, когда поминали бывшего старосту, а пуще чего другого было не по нраву, когда записывали того в благодетели. Поморщился, выгнал жену Ознобишина.

Обо всем позабыл Филимон, люди так думали, что позабыл, и укоряли заглазно, шепчась по подворьям. А он словно бы пи про что не догадывался, гнул свое, насаждая на деревне власть молодую и дерзкую, ни с чем не считающуюся. Крепко уверовал, что власть на деньгах держится, а деньги у него были, и, по нынешним временам, когда Россия ввязалась в войну и теперь не выпутается, немалые. Захотел бы купить весь деревенский-сход, и купил бы. А что?.. Была и такая задумка, не от ума, конечно, шальная… Спасибо, жена отговорила, и не потому, что забоялась, не в пример мужичьим бабам, тертая, живо проведавшая про свое теперешнее положение, а денежку жалко бросать. «А ну тя! — сказала мужу. — Окотись!»

Над всем деревенским миром нынче зависла власть Лохова, стараются попять ее мужики иль хотя бы приноровиться к ней, да не все умеют. И потому нет-нет да и съедут с родного подворья и, вздыхая тяжко: «Рушится все, ломается, господи!..» — станут искать себе другую долю. Найдут ли?..

Тяжела власть Лохова, и малой борозды в мирском поле не проведешь без его согласия. А коль супротивничать начнешь… Жил на деревне удалой мужичок, ему слово, он в ответ два, почитал себя грамотеем, читать-писать умел бумаги разные, до всего своим умом дошел… Надумал тягаться с Лоховым: я, дескать, про него такое пропишу, загремит кандалами… Варнак Филька-то, каких свет не видывал!.. Может, и впрямь варнак? Вскорости нашли умника на речном плесе близ тайги-матушки с проломленною головою, лежал на затверделом, с морозу, песке, глядел в небо большими и в смерти не утратившими удивления глазами. Закопали мужичка чуть в стороне от того места, где нашли, подумали про Фильку неладное, да тут же и постарались из головы выкинуть, про что подумали. Какой он нынче Филька? Филимон Лохов он власть… Издавна так: «Коль власть порешила, уж мы…» Рабское что-то. А попробуй сдвинуть это, привычное, с места, враз обломают руки, а то и в смутьяны запишут и со двора сгонят. И даже здесь, в Сибири, где вольна душенька делать, что захочется притомившейся, коль речь заходила о власти, которая всегда от бога, мрачнели в лице, норовили отойти в сторону.

Лохов довел жену бывшего деревенского старосты до последнего унижения: пошла по дворам и везде кричала:

— Люди добрые, гоните из деревни Фильку, всех вас исделает своими работниками. Аспид… кровопивец… зверь!..

— А, ты ишо и бунтовать?.. — сказал Филимон, прослышав про это, и в тот же день пошла в уезд бумага с казенным гербом, а спустя малость согнали с родного подворья горемычную, иди, сказали, мир велик, авось не пропадешь…

Недолго ждал Лохов, въехал в просторную старостову избу и зажил на диво, помягчев сердцем. Вроде бы чего хотел, добился, и сладко глядеть, как ломают перед тобою шапки и кланяются низко и слова говорят искательные. Верно что, сладко… Однако с чего это вдруг проснется он посреди ночи, лежит тогда с открытыми глазами и долго не поймет, что с ним?.. Нет, не тени убиенных тревожат, тех теней не боится Лохов, видел одну из них, приходила, слабая, трепетная, на малом ветру сломается, спросил у нее строго:

— Чего тебе?..