Байки деда Игната

К лету фронт стали бросать целые части. Кто-то из верхних штабов шепнул начальнику мастерских, что ему не надо ждать официальных приказов, а тихо-мирно отправляться в Катеринодар, тамошнее войсковое руководство определит их дальнейшую судьбу. И покатили наши оружейники назад — на ридну нэньку Кубань.

Есть под Воронежем узловая станция Лиски.

— То кацапы думают, что название того места увязано с хитроумною зверюгою лисицей, — усмехался дед. — А оно ж ясно, як день: «лиска» и есть «лиска», абож забор, плетень… Так мы через той «плетень» никак не могли перестребнуть, застряли на тих «лисках» аж на две недели — никак нам паровоза не давали… Потом таки сбалакались с железнодорожниками: за ведро спирту нас подцепили к какому-то эшелону… На Лисках к мастерским приблудился земляк — джэрелиевский казак Омелько Горбач, отлежавшийся в госпитале и теперь пробивавшийся «до дому, до хаты». Хлопец он был веселый, живой, с людьми сходился быстро. Из тех, кому и черт не брат, и свинья не сестра.

— А нам как раз такого и не хватало, — говорил дед Игнат. — В дороге, что выпала нам, бывает нужен такой Горбач, и для дела, и для веселья… Пока он латал свои раны в госпиталях, перевидал не один десяток таких же бедолаг-окопников из разных частей. И каждый ему что-то рассказал, о чем-то поведал. От него, Омелька, дед узнал, как воевала его родная конвойная сотня. Добре воевала. Вот только на войну она пошла под командой есаула Андрия Жукова, а вернулась с есаулом Грицком Рашпилем. Жуков же за отвагу и воинское умение был поднят в чине, принял полк. И быть бы ему, может, генералом, да только перед наступлением его отправили в тыл, в госпиталь, лечить застарелую грыжу. Андрей Семенович, устрашась, что его подчиненные подумают — забоялся перед ответственным боем — сам лишил себя жизни, застрелился. Вот так понимал свою честь и достоинство казачий офицер, царствие ему небесное…

Малосведущим казакам-оружейникам, проведшим почти всю войну в своих мастерских, как на забытой степной кошаре, Омелько рассказал, как мог, о разных партиях, тех, кто против власти. У них, надо полагать, была общая цель — все ниспровергнуть и «зробыть» новую жизнь, справедливую и прекрасную…

Тогда дед Игнат в первый раз услышал про Ленина. Верховодит, мол, у большевиков такой головастый и дюже хитроумный атаман-председатель. Заслали его в Россию германцы, чтобы войну кончать в их пользу. И он вовсе не Ленин, а Ульянин, «а, може, еще хто…»

— Про Троцкого мы узнали в Гражданскую войну, — вспоминал дед Игнат. — Остальных не было. Ну, потом явился Калинин, сказали, что — староста. А Сталин вып лыл на нашу голову совсем недавно, перед колхозами…

Рассказывал тот Омелько и о том, что большевики с их, значит, Лениным-Ульяниным, стоят за то, чтобы с германцем замириться, заводы и фабрики раздать рабочим, а землю — крестьянам. На счет замирения казаки были согласны — хотя и не нашего оно ума дело, но Дарданеллы нам, может, и вправду не нужны, живут там те турки и пусть себе живут. Видно, так уж заповедано, что все теплые места заселены не православными. Может, в том есть какой-то смысл: «неверы» сидят ближе к «пеклу» (аду)…

Что касается заводов и фабрик, то тут — «сумнительно»: как рабочие сами, без грамотного начальства управляться будут с ними, теми заводами? Ну, да это тоже не нашего ума дело — хай управляются, раз им того хочется. А вот на счет земельки — то «це не про нас», у нас, казаков, земли достаточно… А городовикам (т.е., иногородним) она не нужна, так как они не знают, что с нею делать. Ну, а тем из них, кто умеет хозяйствовать, можно и нарезать земельки от панских угодий. Зачем тому же генералу тысяча десятин? Хоть он и генерал… К тому же, слушок идет, что генералов и другое панство поразжалуют и упразднят, или они сами разбегутся, как те же жандармы и городовые. Ох, что же оно будет?... А может, перемелется и само собой утрясется?

К концу пути Омелько выбегал на каждой остановке и везде у него находились свояки или другие какие родичи. Он их изпод земли доставал, расспрашивал, приводил к вагонам. И те «свояки» приносили «крученые» новости, путанные известия о том, что делается на белом свете. В тяжких раздумьях ехали казаки-оружейники на родную «батькивщину», и даже всезнающий веселый Омелько с его шутками-прибаутками не мог развеять те думы и сомнения, что роились в чубатых казачьих головах…

В Катеринодаре их ждали хлопоты по сдаче в цейх-гаузы казенного добра, на что ушло недели две. Омелько тоже крутился вместе со всеми, помогая размонтировать и перегружать станки и, понятное дело, приводил к эшелону  «свояков». Деду особенно запомнился один — чернявый, юркий хорунжий Васько Рябоконь, казак с хутора Лебяжьего, что под Гривенской, почти земляк-станичник. В молодых годах он служил в войсковом хоре, потом успел побывать на Турецком фронте, выслужил офицерские погоны, и вот вернулся в Катеринодар. От него казаки узнали о местных новостях, немного их успокоивших.