Байки деда Игната

А первый Касьян, о котором сохранилась у дедов наших какая-то память, жил на Полтавщине где-то в середине (а может, чуть раньше) благословенного «осьмнадцатого», как тогда говорили, столетия. И состоял тот Касьян в Запорожском войске еще до того, как оно стало Черноморским и переселилось на дарованную царицей Катериной ему, этому войску, Кубанскую землю. Привольную и богатую…

Так вот, по преданиям, стародавний тот Касьян был отчамахой и паливодой[2], человеком шустрым и дюже проказливым, и даже бунташным. Ежели на других Касьянов приключения сыпались как-то сами собой, по прихоти свыше, то наш Касьян их искал и находил, хотя, конечно не без вмешательства все тех же сил необъяснимых. За отдельные провинности супротив писанных и неписанных казацких законов он неоднократно бывал подвержен разного рода наказаниям, о существе которых дед Игнат путем не знал, и внукам своим, то есть нам, особенно не распространялся. Но вот последнее из них в житии того Касьяна крепко врезалось в память последующих поколений, и о нем наш дедуля редко, но все же повествовал. Дело в том, что легендарнейший из дедов наших, тот самый Касьян, за активное участие в каком-то незнатном бунте приговорен был не то отцами атаманами и братьями войсковыми судьями, не то самой радой казацкою, к высшей мере — повешенью на перекрестке дорог. В назидание прочим смутьянам и заводилам. Как говорят, кому мука, а другим наука.

Герб Запорожской Сечи

Палачей-вешателей в казачьем вольном войске не было. Никто не хотел, да и не должен был брать на себя такой грех. Приговор приводил в исполнение сам осужденный: его подвозили под виселицу — «шибэныцю» — на неоседланном коне, «охлопью», он сам надевал на себя петлю. Сопровождавшие стегали лошадь плетьми — она, само собой, рвала вперед, и приговоренный заканчивал свое бренное земное бытие под перекладиной… Но было два нерушимых правила: если веревка не выдерживала и под тяжестью сердешного смертника обрывалась или развязывалась, а он при этом оставался жив, — еще раз его вешать не полагалось… И второе — если по пути к той «шибэныце» к процессии выходила дивчина и объявляла о своем желании выйти замуж за висельника («шибэныка»), то он смертной казни не подвергался…

Запорожская Сечь. Избрание кошевого атамана

И вот, когда нашего Касьяна сопровождали на казнь, на дороге возникла женская фигура в белом саване. То была как раз дивчина, пожелавшая взять приговоренного себе в мужья. И что же наш баламут Касьян? Он подъехал на коне к той дивчине, приподнял у нее на голове белый саван, поглядел на ее лицо, опустил саван, и, сплюнув, изрек, что лучше принять безвинную смерть и предстать пред судом Божьим, чем всю остатнюю жизнь провести с такою страхолюдною бабой… Есаул махнул рукой и скорбная процессия двинулась дальше.

— Ну и дурный же ты, Касьян, як сало бэз хлиба, — сказал ему один из конвоиров. — Жинка нэ стинка! Можно и отодвинуть…

Касьян вздохнул и опустил голову. Казак, он задним умом крепок.

А дальше все повторилось. Бог, как говорится, не без милости, а казак — не без счастья. На выезде из села, откуда-то из-за огородов белая женская фигура снова появилась на дороге. Настырная, видать, была та молодуха, хоть лицом-обличьем не взяла.

— Ну что ж, — сказал Касьян, — кому не судьба быть шибэныком, тому, видать, другое предписано наказание…

Однако брак непутевого Касьяна со «страхолюдной» дивчиной стал для него не Божьим наказаньем, а подлинным спасеньем — он перестал бражничать, искать на свою голову приключений, судя по всему, увлекся домовым хозяйством. Был он, по преданиям, мастеровитым, умел все делать сам. А у нас как: тот господин, кто умеет все делать один. А если труд — в радость, то и жизнь — счастье. Жинка же его на зависть всей округи оказалась страсть плодовитой: она, что ни год-полтора, одаривала Касьяна, как говорят, если не двойней, то хотя бы одним, — чаще хлопчиком. Ну, может изредка — дивчинкой. А от материнского счастья она подобрела и похорошела. Не зря же люди говорят: не родись красивой, а родись счастливой…

Было у них тех хлопчиков, только выживших и выбившихся в люди, не то двенадцать, не то больше. А уж внуков — и сосчитать невозможно. И все они были, по заверениям деда Игната, казаками добрыми, службу несли исправно, строго поддерживали наш семейный завет: не пить и закусывать, а есть и запивать… Случалось, не без того, что кто-то из них приходил с гулянки до родной хаты без шапки или с расквашенным носом, но чтобы выйти за межу совестливости и послушания старшим — того ни-ни… И еще: тот стародавний Касьян любил называть своих сынов Касьянами. Когда его спрашивали, зачем ему в семье третий или четвертый Касьян, он с ухмылкой отвечал: один Касьян — не Касьян, два Касьяна — пол-Касьяна, а уже три Касьяна и есть настоящий Касьян на долгие-предолгие годы…