Байки деда Игната

— Чулы про такого? То-о же! Но только тот Унгерн, объяснил нам дед, про которого все слышали, помоложе будет, может, племянник или еще кто. «Младший Унгерн» перед Мировой войной был еще только хорунжим в забайкальских казаках, это он потом верховодил и славился, особенно в Монголии… Так что приехавший в Катеринодар за казаками для конвоя барон был постарее и, может, не такой злющий, каким, по слухам, был его отчемаха-племянник или просто младший родич.

И как только он появился, тот барон Унгерн, так сразу же все знавшие писаря шепнули: будет смотр, и барон будет самолично отбирать для гвардии тех, кто ему «покажется». И что он уже указал: «в строю должен быть весь наличный состав — и ездовые, и денщики, и повара, и писари, и прочие мастеровые. Без изъятия». А хворых он потом посмотрит в лазарете.

— И все мы ждали того смотра, — улыбался дед Игнат, — як манны небесной, потому як служить в конвое дюже почетно (яка хворма!), дюже интересно (Россию побачишь, Петербург!), и дюже выгодно на всю остатню жизнь. На похоронах и то скажут, шо цэ — конвоец! Да, каждый мечтал стать конвойцем, мечтал и надеялся, кроме, может быть, самых что ни есть недомерков, редкобородых и «кырпатых» (безобразно курносых). Да кто из нас считает себя совсем уж неказистым? Ну, если и есть у тебя что-то не так, так это же «чуть-чуть», и судьбе не помеха!.. Мало кто не считает себя хорошим, ладным, достойным, даже если у него тех достоинств, как у козы хвоста…

А по военному городку галопировали слухи: «барон у наказного атамана», «барон у нашего генерала», «барон обедает», «барон… еще где-то…»

И вот, он настал, тот долгожданный смотр!

— Вот тут, на плацу, — показал дед Игнат поляну, на которой нас, курсантов, тоже выстраивали по разным поводам, — мы и побачили того Унгерна…

Казаки-пластуны

Барон шел вдоль того строя и внимательно осматривал каждого казака, как говорится — с ног до головы, и через пятого-десятого указывал на того или другого, кто ему «показался». Идущий рядом вахмистр называл фамилию счастливца, и адъютант заносил ее в свой реестр. И так шеренга за шеренгой… Дед Игнат с первого захода попал в число отобранных, если не сказать — избранных, и продержался в этом числе на всех последующих смотрах.

С отобранными в первом заходе казаками Унгерн беседовал отдельно, расспрашивал о службе, о семье, а затем о каждом кандидате подробно говорил с отцами-командирами. Потом отобранных вновь построили на плацу — теперь уже с лошадьми, и отдельно тех, кто по условиям своей службы их не имел. Дед Игнат как раз был таким «безлошадным» — его, как знающего кузнечное и слесарное дело, вскоре после призыва определили в оружейную мастерскую, и он своего коня с оказией отправил в станицу.

После этого смотра число «безлошадных» заметно увеличилось за счет отбраковки их коней, непригодных по той или иной причине к службе в конвое. Учитывались все необходимые стати, и годная для обычного строя лошадь часто не соответствовала «гвардейским» требованиям. Всем «безлошадным» было предложено тут же в полку найти подходящих коней и выкупить их за казенный счет или обменять по договоренности с хозяевами. Начальству вменялось в кратчайший срок обеспечить эти манипуляции с наибольшим успехом: «бегом и угодно» (т. е., быстро и надежно).

У деда Игната на ту пору был хороший знакомец — казак Мышастовского куреня Павло Зозуля, у которого как раз и содержался самый что ни на есть подходящий конь, а сам Павло давно тянулся к оружейным мастерским и очень хотел туда перевестись. Нужно сказать, что мышастовец не ладил со своим вахмистром — уж больно тот был сердитым до рядовых казаков и безмерно ласковым для начальства — «шкура», одним словом. Чуть, бывало, тот Зозуля замешкается или еще что — тут же ему от вахмистра наряд вне очереди, да еще с приговором: знаем, мол, вас, мышастовских котов — мышей не ловите, потому и «мышастовские»!

А незадолго до унгернского приезда, на лагерном выезде, Зозуля, будучи дневальным, где-то после обеда, когда все отдыхали, услышал из вахмистровой палатки зверообразный рык. Осторожно взглянув в ту палатку, Павло увидел, что это храпит их супостат-вахмистр. Видно, разморило его летнее солнышко после сытной едобы, и он, лежа на спине с открытым ртом, выводил такие рулады, что позавидовал бы полковой оркестр, если бы он, конечно, был без «великого» барабана и литавр.

Позвав напарника, своего земляка, тоже мышастовского, Павло показал ему это чудо-юдо, а потом предложил «пошутковать» над начальством — насыпать ему в рот чего такого — табаку, соли, а может быть, живых тараканов — мол, сами забрались в уютное для них место…

Сказано — сделано, брехать казак не свычен. Наловив жменю этих бесподобных тварей, Зозуля осторожливо проник к лежбищу вахмистра, всыпал их в разверзнутую пасть и скороспешно высклизнул из палатки, по-быстрому застегнув ее полы. Однако невеликую ширинку оставил, через которую они с напарником и наблюдали со злорадным наслаждением дальнейшее развитие событий.