А в молодости, лучше сказать — в девках, тетка Настя была вовсе не такой, и считалась малонадежной, беспокойной оторвой и «неслухняной». Она искренне жалела, что родилась девчонкой. Подруг не имела, дружила с хлопцами, играла в их игры, и в этих играх большей частью верховодила. А коней, кстати, любила с раннего детства, увлекалась скачками и дижигитовкой, и все это давалось ей лучше, чем хлопцам-казачатам ее возраста. Видя ее конные выкрутасы, батько частенько бурчал, пряча довольную ухмылку в седые усы: «Черт, а не девка!!! Настоящая сатана… И в кого вона така вдалась?!». Подразумевал при этом, что дочка вся в него, того — молодого, лихого, дерзкого казака-всадника, каким он сейчас, в старости, видел себя в думках — молодым и проворным…
Однажды по случаю приезда отдельского атамана в станице было решено провести скачки и показательную, как бы сейчас сказали, джигитовку. Генерал пожелал увидеть самых молодых казачат, как тогда говорили, приготовительного разряда, и младше. Как в станице было заведено исстари, у Высокой Могилы разбили шатер для почетного гостя, поставили столы. Генерал и станичный атаман батько Чигрин с военным писарем Кондратом Загорулько в окружении стариков и наиболее заслуженных казаков расположились за теми столами, взирая со склона древнего кургана на развернувшееся перед ними действо. Юных участников за радение и лихость ждали гостинцы, а еще шепнули, что тем, кто окажется лучшими, генерал вроде бы обещал особые награды.
Общие скачки «навыпередки» (наперегонки) прошли без особого азарта, да и генерал был к ним без внимания — позевывал и о чем-то говорил со станичным атаманом. А вот когда началась джигитовка, то это зрелище вызвало, как обычно, всеобщее внимание и сопереживание. Тут надобно сказать, что батько Чигрин, хорошо знавший успехи каждого казачонка, дал свое атаманское дозволение поучаствовать в джигитовке и нашей Насте, не раз уже до того удивлявшей стариков-казаков своей ловкостью и умением не только чисто, но и с выдумкой исполнять все упражнения.
Отличилась она и на этот раз. Закрутив косы на голове, Настя прикрыла их папахой и внешне ничем не отличалась от остальных юношей, поэтому генерал, отличая ее мастерство, никак не думал, что все это вытворяет дивчина.
А вытворяла она в этот раз что-то невообразимое. Четко и красиво выполняла на полном скаку традиционные приемы — «ножницы», перевороты, перескоки, перелеты и остальное тому подобное. Она, то кувыркнувшись, птахой взлетала над седлом, то зависала над ним, словно кречет над добычей, то стремительной ласточкой перелетала с одной стороны коня на другую, и над его спиной, и под брюхом. И заканчивала каждый прогон необычайно легким соскоком через голову коня — перевернувшись в воздухе, пружинисто становилась на ноги точно перед лошадью на общей линии… Генерал, видевший, как говорят, виды, был в восторге, и тут же пожелал залихватскому казачонку пожаловать урядника. «Можно б больше, — сказал он, — да пусть подрастет! Его от него не уйдет!».
Батько Чигрин тихо ему сказал, что урядника тому казачонку присваивать, пожалуй, лишне, «потому як вин — дивчина!». Генерал сильно удивился, долго чмокал губами, мотал головой, как занузданный необъезженный конь и. расчувствовавшись, подарил ей золотой империал — на приданое, и сказал, что непременно побывает на ее свадьбе…
Да только не пришлось генералу, старому служаке, побывать на Настиной свадьбе, потому как свадьба все откладывалась и откладывалась, а генерал вскорости свое выслужил..
В старину девчат выдавали замуж рано — в 14–16 лет дивчина считалась невестой, а в 18–20 — засидевшейся. Вокруг Насти крутились женишки, да все как-то были не ко двору, и она носом крутила, а домашние посмеивались, ничего, мол, подойдет час, никуда не денется, пойдет под венец… Но когда ей стукнуло что-то около 17, батько Касьян, пошушукавшись с жинкой, вдруг объявил, что пора, мол, доню, пора… Тем более, что они, родители, вроде как бы уже столковались с батьками намеченного жениха, который сам, может, еще не знает о выпавшем ему счастье. Такие вот были тогда порядки, при которых не зря зародилась присказка: «без меня меня женили», хотя она, та присказка, впрямую не всегда относится к свадьбе-женитьбе.
— Кто жених? — был первый и последний вопрос ретивой «дони», а узнав, кто, она замахала руками и ногами: «Нет, нет и еще раз нет!».
— Как это «нет»? — возмутился старый Касьян. — Да на неделе (т. е. в воскресение) уже сваты придут! Да я уже с его батьком горилку пил… Да мы тут уже…
— Нет, нет и нет. Никаких сватов! Чтоб я за того Панька замуж! Скажите тем сватам, чтоб не приходили, потому что я убегу!..
— Я тебе убегу! — рассердился батько Касьян. — Ишь какая! Мы с матерью тут за нее хлопочем, думку думаем, а она — убегу! А чтобы не убежала — иди в камору. И под замок! И действительно, чтобы Настя не убежала, Касьян завел ее в отдельную — гостевую комнату, закрыл дверь на засов и для верности подпер ее поленом. Матери же велел кормить дочку через форточку и никуда ее не выпускать до особого его на то указу.