Байки Семёныча. Вот тебе – раз!

Но во всей этой поэзии движения самым главным было все-таки то, в ЧЕМ он шел. А шел он всегда в одной и той же одежке. Будь то хоть зима, пусть в южном Ташкенте и не лютая, не Иркутск тебе какой, но временами все ж таки с морозцем и снегом, или хоть июльское утро, не такое жаркое, как, положим, в Термезе провинциальном, где к восьми утра легко тридцать напекает, не важно. В халате он завсегда шел. В парчовом халате невероятных размеров и несказанного кумачово-красного цвета. И такой у того халата цвет яркий был, что тот, кто не знал о пользительной привычке генерала, так в момент генеральского прохождения к бассейну мог подумать, будто это лесной пожар между деревьев продвигается. Яркий такой, алыми сполохами всю округу расцвечивающий. Но нет, не пожар и не извержение огнедышащее, нет – это Пётр Кузьмич в халате своем кумачовом купаться идти изволят.

И что это за халат был! Чудо, а не халат. Парчовый, а не абы какой. Притом парчи на него пошло столько, что при желании и не сильно утруждаясь на таких среднеразмерных генералов, как Пётр Кузьмич, шесть халатов скроить можно было бы. А на такого крупного мужчину, как давнишний соратник Кузьмича, Император всея Руси Александр III, не меньше двух халатов получиться могло бы. А тут нет, тут все тридцать погонных метров от парчового «болта» отстригли и единым махом на один-единственный халат для уважаемого человека потратили. И так, надо сказать, мастерски потратили, так замечательно пошили, что вовсе не выглядел в нем Кузьмич цирковым шатром с крохотной головенкой в самом верху и вовсе не казалось, что это красная палатка из одноименной кинотрагедии ожила и по парковым дорожкам движется. Не-а.

В своем умении портной, который это чудо сотворил, легко заткнул бы за пояс китайских умельцев, творивших в свое время на потребу ихнего, китайского императора такой скромный халатик, как «да хун пао». Да и не похож был кузьмичевский на китайское творение из провинции Фуцзянь. Совсем не похож. Европейский это был халат, больше вальяжному дворянину девятнадцатого века приличествующий, нежели китайскому дядьке для торжественных выходов подходящий. И если вспомнить длинный боевой путь Кузьмича, то были все основания полагать, что как раз у приснопамятного Мюрата, а может быть, даже и у самого Бонапартия он, Кузьмич, этот халат в свое время вместе с обозным трофеем отбил. Отбил и теперь, на то все полные права имея, военным трофеем по его прямому назначению пользовался.

Халат для пущей вящести был простеган ромбиком и для еще большего «богатства» имел широченные шелковые отвороты на рукавах и шелковый же воротник, плавно перетекающий в широченные лацканы. А пояс?! Какой на том халате был пояс! Широченный, с золотыми кистями на концах. Будто те кисти с портьер в Колонном зале Дома Союзов срезали. Да за такой пояс любой цыган трех ворованных лошадей дал бы не задумываясь. А ежели бы его, пояс этот, в виде ленточки для торжественного открытия, к примеру, применять, так с такой ленточкой не меньше чем Кремль открывать нужно было бы!

Ну и вот…

В то самое утро, которое за Гошкиной уборкой следовало, традиций и порядка установленного не нарушая, заходит Пётр Кузьмич в раздевалку и, там халат свой в персональном шкафчике оставив, на край бассейна величаво является. В плавках окраса тигрового, но с кожей за давностью лет малость устаревшей, кое-где складками пошедшей. Тапочки резиновые не спеша снимает и, на пару секунд задумавшись и окрестности строгим взглядом обозрев, юркой рыбкой в тот бассейн ныряет, в воздухе красивую дугу своим тельцем изобразив. Хорошо так ныряет, ровненько и глубоко. Даже, говорят, и брызг почти не сделал.