Бахмутский шлях

— Молодая и так хороша, ее молодость украсит и согреет. Верно? — лейтенант впервые обратился к Яшке.

Яшка усмехнулся, пожал плечами.

— Ты чей будешь? Звать тебя как?

— Яшка.

— Яков. У дядюшки Якова товару для всякого, — продекламировал лейтенант, затягивая вещмешок. — Так, что ли?

— Не знаю…

— Ну как же? Я до войны кончал школу и то кое-что помню.

— Госпиталь ищет он. Брат у него там раненый лежит, — пояснила старушка.

Опустил руки на вещмешок лейтенант, обласкал Яшку долгим грустным взглядом:

— Найдешь разве… Или у тебя адрес есть?

— Сначала был. А теперь нет. Говорят, в Ковель переехал.

Оксана Григорьевна встрепенулась, сказала:

— Что же это я? Пойду воду греть.

— Я вам помогу, — засуетился и лейтенант.

— Помогать там нечего. Дрова есть. Сами тут приготовьтесь. Белье и все такое… И ты, хлопче, тоже.

Обрадовался Яшка, что и его не забывают, приподнялся, словно ему надо было что-то делать. Но делать было нечего, и он, смущенный, снова опустился на табуретку.

Лейтенант развязал вещмешок, опять стал рыться в нем. Достал скрученное в тугую трубку белье и завернутый в серую бумагу такой же серый кусок хозяйственного мыла. Возясь с вещмешком, он тихо, задумчиво напевал:

— Темная ночь… Ты, я знаю, родная, не спишь и у детской кроватки тайком ты слезу проливаешь…

Не приходилось Яшке слышать этой песни, прислушался. Нравится она ему чем-то, а чем, и сам не поймет. Грустная такая.

— Темная ночь… Только пули свистят по степи… — лейтенант вдруг прервал песню, проговорил: — Да, трудно тебе найти госпиталь.

— Найду, — сказал Яшка.

— Уверен? Значит, найдешь! — кивнул он одобрительно. — Уверенность в победе — уже полпобеды, — так говорят солдаты на фронте.

Яшке нравится лейтенант — живой, подвижный, разговаривает с ним по-серьезному, не как с маленьким. Показать бы ему письмо да спросить, не встречал ли где он этот госпиталь. Кивает Яшка, поддакивает, улыбается, выбирает момент вставить свое, да затянул малость — не успел. В комнату без стука вошел старик. Сощурив от света глаза и спрятав их под седые кустистые брови, он буркнул «вечер добрый» и тут же повернулся к двери. Долго гремел щеколдой, закрывая ее. Лейтенант смотрел в его согнутую спину и, улыбаясь, качал головой:

— А ведь ты, дед Карпо, разведчик? Ну, скажи, что не так?

Дед Карпо, наконец, закрыл дверь и, по-детски обиженно оттопырив губы, обходя лейтенанта, направился в дальний угол к стулу. Поравнявшись с лейтенантом, отмахнулся от него, как от мухи.

— Отстань! Какой я тебе разведчик? Придумал. — Усаживаясь, продолжал ворчать: — Не много ума надо, чтобы догадаться, что тут гости: на ночь глядя одной себе баба Оксана лазню топить не стала б. — И, силясь спрятать улыбку, съязвил: — Я думал, свежие, а оно все те же. Комиссар…

— А ты все такой же злой. Не по душе, видать, тебе Советская власть. Не любишь ты ее? — допекал его лейтенант.

— Не невеста…

— Мать родная, — твердо сказал лейтенант. — Крепко же тебе голову заморочили Геббельс с Бандерою. Особенно эти бандиты…

Старик заерзал на стуле.

— Что, не согласен, что бандеровцы бандиты?

— Сначала они воевали против Германии…

— Видимость только делали. А боролись они против партизан. Не так, скажешь? И теперь стреляют в своих же, а сам Бандера уехал с немцами. Как это понимать?

— Отстань! Откуда мне знать? Я неграмотный…

— Врешь, дед Карпо, все ты знаешь, да не все понимаешь. Колхозов боишься…

— А шо мне их бояться? — встрепенулся старик. — Я не селянин. То Митря, брат мой, интересуется, как оно будет, если вы тут останетесь.

Закрутил головой лейтенант, оглянулся на Яшку, кивнул ему — вот такие, мол, дела, слышишь, что дед говорит?

— Как тебе это нравится, Яков? Он не считает нас своими: «если вы тут останетесь», а? — и деду: — Не останусь я здесь. Вот добьем фашистов, жив буду, уеду к себе в Сибирь. Это ж край, батя! А тут останетесь вы, ваш Митря, Оксана Григорьевна, и будете вы строить новую жизнь без помещиков…

— Это я знаю, — перебил лейтенанта старик. — Без богатеев оно хорошо. А колхозы как?

— Будут.

Поджал губы старик, пошамкал, повел головой, думает. Хлопает веками, шевелит бровями — с трудом ворочаются думы.

— А без них нельзя?

Вошла Оксана Григорьевна, увидела деда Карпа, воскликнула:

— О, старый уже тут! Опять спор?

— Нет, политбеседа, — улыбнулся лейтенант.

— Идите мыться. И ты, хлопче, — сказала она Яшке. — Вот тебе белье, а свое там оставишь, я постираю, к утру высохнет.

Дед Карпо будто не слышал Оксану Григорьевну, вздыхал, кряхтел, ушел недовольный.

ЛАЗНЯ

В предбаннике пахло березовым дымком, мокрой сосной, паром. На выскобленной скамейке стояли два тазика, в одном лежал березовый веник. Лейтенант потряс им, похвалил:

— Хорош! Нагрею тебе спину, Яков!

Смутился Яшка: за что это вдруг лейтенант собирается его «греть»? Помнит он, как когда-то мать, еще до войны дело было, огрела его веником. Так тогда он действительно провинился: цирк дома устроил, тарелки на палке учился вертеть — вот и влетело. А теперь?

И Яшка несмело отшутился:

— А я вам…

— А ты мне. Верно.