Бахтин как философ. Поступок, диалог, карнавал

И этот художественный мир онтологически равен действительному миру в бахтинском понимании; этот художественный мир не что иное, как нравственное «бытие-событие». Вся суть в особенной жизненности мира Достоевского; он обладает подлинной реальностью, бытием в буквальном смысле. Конечно, это не астральный мир, как в примерах из «Розы Мира» Д. Андреева, но это и не идеальная сфера субъективного сознания писателя, равно как и не трансцендентальный мир ценностей. Мы рассуждаем сейчас

метафизически, а отнюдь не в ключе Бахтина; для самого Бахтина метафизического вопроса

о бытийственной природе романного мира не было. Но и для Бахтина этот мир был миром действительным! Герой, в его свободе от автора, онтологически приравнен Бахтиным к автору, принадлежит тому же уровню бытия, что и автор-творец. И, главное, автор относится к герою не «эстетически», ибо он не «завершает» его «идеи», его «духа», но относится «этически», видя в нем абсолютно полноправную личность. Диалог – это событие не эстетическое, но этическое; и в «большом» диалоге, состоящем из диалогов частных, – в романном мире (если взять его духовный аспект) нет эстетизации как создания «завершающей», «овеществляющей» формы. В диалоге участвуют два равноправных духа, дух же, по Бахтину, завершить невозможно. В книге о Достоевском представлена диалогическая философия Бахтина – философия духа, который, по Бахтину, имеет диалогическую природу

[476]. Она же – учение об этическом бытии. И она же – теория идеальной ценности, не оторванной – вспомним выражение из «Философии поступка» – от своих бытийственных корней, созданной при полном понимании Достоевским своей авторской – «эстетической» ответственности [477]

. Иными словами, мир Достоевского принадлежит области наиболее совершенной, в понимании Бахтина, культуры – культуры, не отчужденной от своего творческого истока, а потому пронизанной жизненной энергией, не «застывшей», не «парализованной» силами, чуждыми живому бытию. Скажем наконец: в книге 1929 г. о Достоевском Бахтин достигает той цели, которую ставит себе в «Философии поступка», исполняет «завет» Введенского, преодолевает те тупики мысли, о которых пишут Зиммель и Степун. Он находит свой собственный путь к соединению «мира культуры» и «мира жизни», по-своему разрешает «кризис поступка», а кроме того – кризис послекантовской философской мысли. В последнем, по крайней мере, убеждены в настоящее время те, кто обращается к Бахтину за помощью, работая в области социальных, гуманитарных наук, те, кто причисляет Бахтина к кругу философов «третьего тысячелетия». Книга о Достоевском – вершина становления «идеи» Бахтина в 1920-е годы, более того, она – верховная точка всего его творческого пути.

Что же все-таки произошло при переходе Бахтина от «Автора и героя…», где смысловой кульминацией оказалось представление о «романтическом характере», к книге о Достоевском? «Автор и герой…» в конечном счете все же трактат по эстетике, тогда как концепция романа Достоевского, не утратившая своей собственной цели – цели описания конкретного художественного феномена, а потому сохранившая свою эстетическую природу, – одновременно есть искомая Бахтиным онтология. Ведь, по Бахтину, «быть – значит общаться диалогически»[478], бытие – это не что иное, как диалог. В «диалоге» романа Достоевского «искусство и жизнь едины» – в «единстве авторской ответственности»[479].