Бал-маскарад

– Нет, то же самое. Мы оба зарабатываем. Пожалуйста, не вздумайте воспитывать мне Кристину какой-то старорежимной барышней!

Он снова почувствовал, что сердится на нее, но злость тут же прошла. Рука в красной перчатке коснулась его плеча. Она была легкой, почти невесомой, словно цветок.

– Никогда не сердитесь на меня, если вы в чем-то со мной не согласны. Возможно, что иногда мои затеи оборачиваются неудачно, но хочу я всегда хорошего. Вы мне верите?

Отвечать на это было нечего. Он чувствовал, что это правда.

– Спокойной ночи! И не говорите Кристи, что мы виделись. Положитесь в этом деле на меня.

Она вышла из кондитерской не медленно и не быстро, – естественно, как все, что она делала: смеялась, плакала, вытирала рот или спорила. Интересно, где живет эта девушка? Может быть, надо было проводить ее домой? Он поспешил за нею следом и уже почти догнал – Медери шла к остановке первого автобуса, – но потом раздумал. Ну ее, право! Еще получится что-нибудь вроде истории с пирожными. Высмеет, скажет, что она тоже работает или что сама найдет дорогу домой; пристыдит еще раз – и только. Лучше не стоит.

Ему тоже следовало часть пути ехать первым, но он пропустил автобус, на котором уехала Медери. Пусть по крайней мере не думает, что он хочет навязать ей свое общество. К тому же, может быть, у девушки свои планы, может, она должна встретиться с молодым человеком, пойти на танцы или в оперу… Его и рассмешило и рассердило то, что эта мысль его опечалила. В самом деле, какое ему до нее дело, пусть встречается с кем угодно. Разве не все равно? Одно ясно – он ошибался, когда представлял ее себе отвратительной: она милая, умная и добрая девушка. Это самое главное. И девочка – самое главное. И Жужа – тоже.

Нет, он не станет садиться в автобус. Сейчас лучше всего пройтись пешком.

К тому же эта дорога – дорога Жужи, юной Жужи, Жужи-девушки, Жужи-невесты; сколько вечеров бродили они здесь взад и вперед, взявшись под руки; на холодных маленьких руках Жужи даже зимой не было перчаток – так гордилась она обручальным кольцом, которое он подарил ей. Они всегда гуляли здесь, когда наступал вечер и затемнение погружало улицы в синеватый свет. Мимо, словно тени, скользили люди, в темном из-за воздушных налетов городе все звуки становились словно мягче, приглушеннее, но в то же время они звучали более подозрительно, настораживали.

Он всматривался в лицо Жужи, казавшееся голубым в этом странном, неестественном освещении, держал ее руку, чтобы она не споткнулась, и шептал ей, что не так уж плохо это затемнение – по крайней мере человек может на улице поцеловать свою невесту. И, не видя, чувствовал, что Жужа улыбается. У нее была такая странная привычка – она никогда не смеялась, он ни разу не слышал ее громкого смеха, она только улыбалась, как будто всю свою жизнь готовилась к чему-то серьезному и важному…

Родная девочка!

С годами образ Жужи постепенно сливался для него с образом Кристины, словно она тоже была его дочерью, а не женою. Да, он стареет, а Жужа остается вечно молодой, ей по-прежнему двадцать лет, столько, сколько было, когда она умерла, – он остался вдовцом в двадцать пять лет! Хорошо, что в плен к нему не проникало ни единой весточки от домашних, иначе он, может быть, и не выдержал бы, узнав, почему молчит Жужа. Лучше было думать, что она уехала куда-то и не может сообщить о себе или что письма ее где-то затерялись, чем узнать правду, узнать, что Жужи нет в живых и что она оставила после себя девочку, которая хоть и похожа на Жужу, но все-таки другая, совсем не такая, как Жужа.

Да, здесь они шли однажды, он провожал ее домой после какой-то бомбежки. Они втиснулись вместе в какое-то убежище и даже не очень боялись – мысль, что они рядом, побеждала страх. Вот здесь они брели домой, среди развалин и разбитых стекол, и он снова шептал ей, как всегда в такие часы, что иной раз неплохо пережить и такую вот маленькую воздушную тревогу… Он просто хотел пошутить – плохая вышла шутка. Сейчас он уже не сказал бы: не так уж плохо это затемнение, по крайней мере человек может на улице поцеловать свою невесту, – кончается-то все это тем, что погибает та, которую ты целовал…

А все-таки права эта молодая женщина, когда хочет, чтобы Кристина сделала доклад. Хорошо, если она научится поднимать голос против войны. Жаль, что нас не учили этому. Может быть, тогда жизнь сложилась бы по-другому.

Он шел по улице, наслаждаясь морозцем, – он так любил осенние запахи большого города, запахи машинного масла, бензина, асфальта вперемежку с запахом инея. Только что в кондитерской, пока он разговаривал с девушкой, по радио передавали какую-то песенку: пели о снеге, о чьих-то глазах, губах. Песенка была негромкая, приятная. Медери повернула голову к репродуктору и стала напевать, потом сказала очень серьезно: «У меня совершенно нет голоса, но я всегда пою, правда, ужасно? Я очень люблю напевать себе под нос!» На восьмиугольной площади плясали световые рекламы, все жило. «А славная все-таки это штука – жить на свете!» – подумал фотограф.