Балаустион

– У каждого народа свои представления о священных животных, – глянув на римлянина, осторожно сказал эфор Анталкид. – В Египте, например, почитают кошек и крокодилов.

– И белого быка Аписа, – дрогнули в улыбке тонкие губы Гиперида.

– В Спарте самым уважаемым животным считается лев, – Леотихид хвастливо поднял руку, демонстрируя рукав хитона, расшитый золотыми изображениями царя зверей. – Именно поэтому я избрал этого хищника своим символом.

– Хм, а я полагал, это потому что твое имя начинается на Лео, – поддел брата Эвдамид. Тот открыл рот, собираясь что-то ответить, но тут в разговор вступил римлянин. Его греческий был почти безупречен.

– Мы уважаем чужие верования и традиции, – заявил он, медленно, словно с трудом двигая массивной нижней челюстью, – но к птицам в Риме отношение особое. Жрецы-авгуры следят за поведением священных кур, гаруспики наблюдают за полетом орлов, а гуси однажды спасли Капитолий от нападения галлов.

– За птиц! – немедленно воскликнул Анталкид, поднимая чашу с вином. – За этих прекрасных существ, греющих свои крылья под живительными лучами солнца, проводящих жизнь в голубых глубинах аэра, в высоте, недоступной для других созданий, населяющих Ойкумену!

– За птиц! За птиц! – раздались голоса, постепенно удаляясь к противоположному концу стола. Большинство из сидевших там, занятые собственными разговорами, не слышали тоста толстого эфора, иные даже недоуменно переспрашивали: «За птиц?» «За птиц, за птиц!» – авторитетно отвечали им другие, кому посчастливилось сидеть ближе к верхней части огромного стола, занятой верхушкой лакедемонской знати и первыми лицами из числа гостей. Зазвенели, дружно сталкиваясь, кубки и чаши, вино с журчанием устремилось в глотки, виночерпии проворно побежали за новыми амфорами.

– Однако, я слышал, превыше птиц на берегах Тибра почитают волчицу, не так ли, достойный Фульвий? – обратился Эвдамид к Фульвию Нобилиору. Тот внушительно кивнул, икнул, помедлил, позволив мальчишке-прислужнику промокнуть его мокрые губы полотняной салфеткой, затем ответил:

– Истинно так. Ведь именно волчица выкормила близнецов Ромула и Рема, которые стали основателями нашего города. Так, во всяком случае, говорит предание, – римлянин важно покачал челюстью.

– Скажи, уважаемый Марк Фульвий, а это правда, что мать Ромула и Рема зачала их от мужского члена, который нашла торчащим в очаге? – с преувеличенным интересом спросил у римлянина Леотихид.

Эвдамид нахмурил брови, предостерегая брата от подобной бестактной игривости. Даже произнесенное в застольной беседе, глупое слово могло быть опасно.

За консула ответил занимавший место справа Лисистрат, представитель македонского царя.

– Одна из версий предания говорит об этом. Этот детородный орган принадлежал богу Марсу, от которого и были зачаты близнецы.

– С таким же успехом он мог принадлежать решившему пошутить пьяному конюху, – с усмешкой вполголоса произнес Леотихид, делая вид, что не замечает гневного взгляда брата-царя.

Этой реплики почти никто не услышал, потому что в этот момент консул снова икнул и поморщился, потерев грудь ладонью.

– Тебе нехорошо, почтенный Фульвий? – вскинулся эфор Анталкид. – Да хранят боги твое здоровье.

– Наверное, последствие дорожной тряски. Пелопоннесские дороги никуда не годятся, – римлянин даже не потрудился придать лицу более или менее любезное выражение.

– О-о! Как мы, должно быть, утомили тебя своим навязчивым гостеприимством! – надрывно, словно ему сообщили о смерти матери, вскричал Анталкид. – Не желаешь ли отдохнуть? Твои покои готовы.

На какое-то мгновение неподвижное лицо римлянина застыло в раздумье, затем он кивнул.

– Да, пожалуй. Однако пусть моя усталость не беспокоит остальных. Я хочу, чтобы пир продолжался.

– Мы продолжим, хотя без твоего присутствия, дорогой Марк Фульвий, это веселое пиршество теряет большую часть привлекательности, – с выражением бесконечной печали на лице произнес македонянин Лисистрат.

– Хм, – кашлянул римлянин, внимательно поглядев на посланника царя Александра. – Если ты и впрямь так считаешь, любезный Лисистрат…

– О! безусловно! – вскричал македонец. – Клянусь эгидой Юпитера!

«Вот урод, – подумалось Эвдамиду. – Он уже и Зевса называет на римский манер!»

– …тогда приглашаю тебя быть гостем в моих апартаментах, – продолжил консул. – Что может быть лучше перед сном, чем выпить по чаше вина в компании доброго друга?

«Так, а нас он, значит, добрыми друзьями не считает», – усмехнулся про себя спартанский царь, но вслух выразил безмерное сожаление по поводу ухода с пира «достойнейших представителей великих держав». На самом деле Эвдамид испытывал большое облегчение, – ему до ужаса надоело лицемерить и осыпать этих двоих знаками почета и уважения.